Жизнь и смерть генерала Корнилова

Придя на вокзал, мы бросились в атаку на поезд, чтобы запастись местами. Я уже не стеснялся с товарищами. Ругался, орал, порол ерунду, они все слушали, а иногда удивлялись моему нахальству. Ничуть не стесняясь, я «обкладывал» всех отборными словами, а сам все лез вперед и вперед. Занял я не только место для себя, но даже устроил удобно и своих джигитов. Поезд был битком набит товарищами, но уже хорошо профильтрованными украинцами (в смысле оружия). Давка, ругань из-за места, грязь и вонь. В вагоне темно… Едем… На минуту вагон освещается светом станционных ламп, мимо которых пролетают вагоны. Жарко, душно и тесно…

– Вот здесь скоро освободится место, товарищ слезает в Ростове, и ты, бабушка, можешь сесть сюда, – говорит солдат больной старухе, сидевшей на полу, покрытом ковром семечной шелухи и всякой дрянью.

– Значит, к Каледину в солдаты едешь? – слышится голос, обращенный к солдату, собиравшемуся слезть в Ростове.

– Какой я теперь солдат, – нехотя ответил тот, поправляя вещевой мешок.

– А кто ты, генерал? – послышался другой, насмешливый голос.

– Я теперь вольный гражданин! – усмехнувшись, ответил солдат.

– Значит, гражданин Керенского? – вмешался кто-то в разговор, и послышался смех.

– Поезжай, гражданин, там уж Каледин приготовил для тебя новенькую винтовочку! – слышался чей-то насмешливый голос.

– А я его к чертям пошлю с его винтовочкой! – отвечал гражданин.

– Правильно, товарищ-гражданин! Повоевали, побаловались, да и баста! Эти генералы, такие-сякие, проиграли войну, убежали с фронта в тыл, а здесь, в тылу, сидят да в солдатики играют. Собрать бы их всех в один мешок да в топку! – поддержал гражданина один из товарищей.

– Говорят, что Каледин скрывает самого главного бунтаря – Корнилова!

– Какого Корнилова? Того, который сидел в тюрьме-то? – спрашивал гражданин-ростовец.

– Этот самый. Говорят, он убежал из тюрьмы, обманув товарища Керенского!

– Кого-кого он не обманул, начиная с хитрого немца и кончая адвокатом Керенским, – послышался бас, очевидно что-то жующий.

– Ничего, брат, пусть обманывает немца, австрияка и самого адвоката Керенского, а нашего брата, солдата, он не обманет! Мы таперича обстрелянные птицы! – вмешался новый голос.

– Ты не будешь воевать, так офицеры будут воевать.

– Куда им без нас воевать-то и много ли их?

– Их до черта! – возразил бас.

– Их много, говоришь ты?

– Жаль, что мы этак церемонились с ними и выпустили их с фронта, – поддержал бас.

– Если ты не хочешь воевать и офицеры не захотят, то немцы возьмут Россию и ты будешь их рабом! – произнес кто-то рассудительно.

– А разве мы не были рабами при Николае и мало били тебя по харе-то? Пусть возьмет Рассею кто хочет. Мне все равно! Ежели немец позволит себе вольности, то и немца попрем, как поперли Николая. Мы таперича, брат, вольные и сознательные граждане!

Наслушавшись разговоров товарищей, ехавшие со мной джигиты пали духом, и когда мы подъезжали к Ростову, то ко мне обратился с просьбой Хан Мухамедов, передавая ее от всех ехавших джигитов.

– Хан Ага, ты разреши нам продолжать путь прямо в Ахал. Нас ты всегда учил говорить правду, и мы тебе должны сказать, что устали физически и душевно. После всего пережитого и виденного мы не верим, что бояр сможет что-нибудь сделать. Сам он – да, но он один, и у него нет людей. Ты слышишь сам, что говорят вот эти граждане? Бояру придется идти против этих зверей, и много ли пойдет с ним сейчас, когда его не поддержали вовремя сознательные элементы России. Если ты еще веришь в его дело, то поезжай с Аллахом. Желаем тебе и бояру от души успеха и сохрани вас Аллах среди этих животных!

Я поблагодарил их за откровенность. Поезд пришел в Ростов…

– Хан Ага, хош (до свидания)! Дай Аллах встретиться с тобой в Ахале! Привет бояру! – кричали они, когда поезд тронулся дальше.

– Привет Ахалу и Хиве! – крикнул я, провожая моих соратников, живых свидетелей черных и светлых дней в жизни России и великого патриота ее – Уллу бояра.