Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Право, я ничего не знаю и не могу посоветовать в этом деле, но поговорю об этом с Ароном Лазаревичем. Он очень честный и порядочный человек. Он жалеет, что Россия идет к гибели и что революция закончена. В большевизм как таковой, в чистом и идейном виде, он не верит. Все, что происходит сейчас в России, он презирает от души и хочет скорее уехать в Палестину. Он бы это давно сделал, но у него есть больная старуха мать и сестра, которые сидят на его шее. Думаю, что если я расскажу ему о вашем намерении, то он даст совет, как быть, и, может быть, поможет вам в этом! – ответила мне Лиза.

– Нет, нет! Я не хочу, чтобы вы кому-либо говорили об этом. Сообщил я только вам и умоляю вас не говорить никому ни слова! – просил я ее, раскаиваясь, что обратился с этим к ней.

– Нет, я нахожу нужным посоветоваться с Ароном Лазаревичем, так как не хочу, чтобы вы все во второй раз попали в руки красноармейцев, которые расстреляют вас, – сказала она, прощаясь со мной.

В тот же вечер пришел к нам Рубинштейн и, обращаясь ко мне, сказал:

– Корнет, от Лизы я узнал о вашем намерении и нахожу, что лучше всего это проделать завтра утром, так как вечером приезжает карательный отряд латышей и тогда отсюда вам не выбраться. Если бы я верил в хороший исход революции, то повесил бы вас без всяких разговоров, как своего политического противника, но в революцию я не верю и, как честный человек, советую вам бежать и больше не вмешиваться в эту кашу, так как никакого толка из нее не выйдет.

На мой вопрос, зачем сюда едет карательный отряд, он ответил, что красноармейцы не хотят идти против украинцев, которые наступают на Бахмач. Советское правительство поэтому решило прислать сюда отряд латышей и матросов для усмирения непокорных.

– А как же осуществить наше бегство? – спросил я его, обрадовавшись и поражаясь честности и порядочности этого человека.

– А вот поговорите с ним так же откровенно, как со мной. Я знаю и верю ему – он вам поможет! – произнес Рубинштейн, указывая на Майцапуру и прощаясь с нами.

– Давайте напоим завтра утром сторожа! Время подходящее. Как раз, на ваше счастье, в городской управе митинг, и все будут там, кроме этого сторожа, стоящего у входа в милицию. Вечером мы сообщим о том, что пьяный часовой выпустил вас. Пока вас будут искать в городе, да рассылать телеграммы о вашем бегстве, вы успеете проехать Гомель. Когда за собой оставите Гомель, тогда уж будет не страшно, так как там украинцы. Из Киева можете ехать на Кавказ, а оттуда до Асхабада рукой подать! – говорил Майцапура, когда я сообщил ему о своем намерении.

На другое утро так и сделали. Прибежав на вокзал, мы только-только успели вскочить в битком набитый поезд, который уже трогался. Отсутствие стекол в окнах и в дверях, холод и голод не чувствовались нами – мы радовались, как дети, свободе и тому, что едем в поезде «по железке», от которой недели две тому назад бежали, как от дьявола. В вагонах – давка и насыщенный табаком и испарениями человеческого тела воздух. С неимоверной силой втиснувшись среди солдат, мы разместились, где попало. Никаких разговоров. Тишина, которую нарушают стук колес и гудки паровоза. Кругом поля, леса, покрытые снегом. В поезде мы стояли, так как присесть негде было. Хал Мухамедов, старший унтер-офицер пулеметной команды, стоявший впереди меня, умоляет не говорить с ним по-туркменски – он боится, чтобы солдаты не услышали нашу туркменскую речь, тогда может все погибнуть. Мы разговариваем друг с другом только глазами.

– Вы кавказцы? – спросил меня, нагибаясь, какой-то тип в солдатской шинели и в солдатской фуражке, но по манерам непохожий на солдата, когда мы подъезжали к Гомелю.

– Да! – лаконически ответил я.

– Хан Ага, ради Аллаха, не говори с ним, а то опять нас могут арестовать! Бог знает кто он, – просил меня Хал Мухамедов.

По приходе поезда в Гомель, где должна была быть пересадка на Киев, вся публика хлынула из поезда. Как только места в вагоне были освобождены, человек с хорошими манерами, быстро подойдя к нам, сказал:

– Кавказцы, идите скорее и займите места, а то товарищи опять налезут и займут их. Поезд пойдет до Калиновичей и там будет пересадка, а не здесь. Я знаю, что вы не кавказцы, а туркмены Корнилова. Вот вам папиросы, колбаса, хлеб и по два рубля денег на каждого. Вы меня не бойтесь, я не большевик и не шпион. Я вас не выдам, потому что вы нам, русским, так же дороги, как и генералу Корнилову.

Мы поблагодарили за папиросы, деньги и хлеб, но колбасу, хотя она и была для нас соблазном после долгой голодовки, возвратили.

– В этом костюме я потому, что, имея вид товарища, по теперешним временам легче передвигаться с одного места на другое и находить места в вагоне. Я знаю о разгроме вашего полка, но за генерала Корнилова не бойтесь. Он выбраться сумеет! – говорил нам неожиданный друг.