Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Слава богу, война кончилась, и каждый из нас хочет отдохнуть дома, а в тылу затевают эти генералы новую войну, натравляя брата на брата! – ругались озлобленные солдаты, размахивая над моей головой кулаками.

Я стоял молча, прижавшись к стене вагона и крепко держась за ручку его. Кто-то из солдат налил мне сзади за воротник горячей воды, а другой швырнул в лицо объедком черного хлеба. Через полчаса приблизительно мы приехали в Клинцы, где на вокзале ко мне был присоединен другой арестованный туркмен, Тилла, конюх Верховного.

– Сдайте их комиссару товарищу Филиппову! – приказал комендант станции Клинцов, когда нас привели к нему.

Когда он произнес фамилию Филиппов, я обрадовался, что комиссар – русский, а не иностранец.

Конвоиров заменили, и мы вышли из канцелярии коменданта.

– Бэ, Хан Ага, как ты попал к ним в руки! – сказал и заплакал Тилла, увидев меня в таком жалком виде.

– А, такой-сякой, ты изволишь плакать, увидев своего офицера! – сказал один из новоприставленных конвоиров, ударив прикладом Тилла так сильно, что тот упал.

Почти одновременно кто-то ударил и меня в затылок, и я упал на лежавшего Тилла. Я лежал почти без сознания на полу довольно долго. Из носа текла кровь. Платка не было, и теплая липкая кровь залила всю грудь.

– Почему и за что их так бьют? – спрашивали проходившие мимо нас пассажиры, глядя с сожалением.

– Вы спрашиваете за что? Удивительно! Конечно, за дело! Нечего их жалеть. Вы не смотрите на них с жалкими глазами и сердцем! Они здесь сейчас так несчастно выглядят, а попадите-ка в их руки где-нибудь за вокзалом, так они будут смотреть на вас иначе! Корнилов нарочно собрал около себя таких головорезов! – говорил какой-то длинноносый тип в штатском, с очень заметным акцентом, сильно жестикулируя.

После долгого ожидания на перроне вокзала и утомительно долгой ходьбы по городу, мы пришли наконец часам к шести вечера, в комиссариат. Комиссара не было – он был на митинге в городской управе. Нас посадили в холодную камеру с решетчатым окном, выходившим во двор. Голодные, холодные, в изнеможении, мы с Тиллой бросились прямо на пол, так как нар не было, и, прижавшись друг к другу, забылись.

– Эй, выходи там! – крикнул красноармеец, открыв дверь камеры часов в девять утра.

– Идем! – приказал он, когда мы вышли из камеры, и привел нас в канцелярию.

В канцелярии, за большим столом, сидел комиссар Филиппов, фамилию которого я слышал впервые на вокзале.

– Фу, какая гадость! Уведите их, пусть вымоются! Смотреть противно! – приказал комиссар красноармейцу.

Красноармеец подвел нас к грязному рукомойнику, в тазу которого находилась вода со льдом. Из крана вода не текла. Я принялся мыть в этой грязной воде свое лицо. После меня мылся Тилла.

– Стану тебе носить еще чистую воду! Прошли, брат, те времена, когда вы гоняли нас в денщиках и били по физиономии! – ответил красноармеец, когда мы его просили дать немного чистой воды.

«Жаль, что эти слова твои не слышит мой денщик Фока. Он бы на них сумел тебе ответить!» – подумал я про себя, вытирая лицо.

– Вы, конечно, офицер? – начал свой допрос комиссар Филиппов, когда я подошел к его столу.

– Зачем бежали туркмены из Быхова, не получив разрешения советского правительства? С вами был, конечно, Корнилов? – задал он вопрос.

– Мы не бежали, а ехали с разрешения начальства домой.

– Какого начальства?

– В ведении коего мы находились!

– Зачем же вы ехали на Дон, когда из Могилева вы могли ехать прямо в Среднюю Азию?

– На Дону мы хотели купить хлеб и сопровождать его под собственной охраной. С этой целью мы и ехали туда.

– Генерал Корнилов, конечно, был с вами.

– Если вы сами бывший офицер, то должны знать положение младших офицеров в полку! – сказал я, заметив на френче комиссара следы от снятых погон. – Мы были в строю и не знали, кто был с нашим начальством и что оно делало, так как являлись к начальству только по приглашению.

– А вы знаете, что генерал Корнилов был с вами, туркменами, и что он убит во время боя под Песчаным? – сказал он, глядя мне пристально в глаза.

Услышав это, у меня пробежала по телу дрожь, но я, взяв себя в руки, спокойно ответил:

– Не знаю. Если он был с нами, то весьма возможно.

Присутствовавшая здесь барышня-машинистка с сожалением смотрела на нас и время от времени повторяла:

– Бедные, бедные!..

– Отведите их обратно! – приказал Филиппов и вдруг спросил конвоира:

– Да они что-нибудь ели?

– Да откуда? Ведь товарища Рубинштейна нету, да и они также не имеют денег на харчи арестованным! – ответил красноармеец.

– На рубль, купи им пока хлеба и вообще чего-нибудь поесть, а когда придет Арон Лазаревич, я поговорю с ним! – сказал Филиппов, давая красноармейцу деньги.

Арон Лазаревич Рубинштейн, как я узнал потом, был начальником милиции города Клинцы, в ведении которого находились и мы. Читатель может себе представить, что мы почувствовали, услышав одно имя – Рубинштейн. Немного спустя после допроса в нашу камеру пришел сам Рубинштейн. Поздоровавшись и взглянув на наши опухшие лица, он произнес:

– Ничего, товарищи, я тоже когда-то сидел под замком царского правительства!