Жизнь и смерть генерала Корнилова

По-видимому, на стариков мои слова произвели должное впечатление. Они сидели вокруг стола, то и дело кивая головой и поглаживая бороды. Наступила тишина, изредка лишь нарушаемая стуком в окно толпы, показывавшей мне кулаки.

– Эй, выйди да разгони эту сволочь! – сказал солдат сапожнику.

– Больно хорошо сказал он! – произнес один из сидевших мужиков, пристально глядя на меня.

– Хо-ро-шо! – поддержал другой.

– Вот видите сами, с таким человеком и так поступили! Вчера несколько человек расстреляли, не спросив, что и как. Это называется «свобода»! Да в нашу программу-то не входит расстреливать людей без суда. Он правду сказал, что шел на врага впереди солдат. Я сам солдат и знаю, как дрались наши офицеры! – не говорил уже, а кричал солдат, выходя из себя.

– Ну, не кяпятись, не кяпятись, Ваня, давай разбирать и дело делать! – произнес мужик с рыжей бородой.

– Что тут разбирать-то? Он – офицер, сопровождавший Корнилова. Давайте напишем бумагу и пошлем с ним к коменданту Унечи, а там отправят его к товарищу Крыленко! – сказал солдат, которого называли Ваня. – Не бойтесь, пожалуйста, скажите, какого вы чина? Мы получили приказ от товарища Крыленко, чтобы всех из вашего полка не расстреливать, а препровождать к нему. Уже сто человек из ваших с тремя офицерами сидят в Брянске! – говорил мне Ваня.

Я назвал свой чин и фамилию.

– Ну, пишите препроводительную записку на имя коменданта Унечи! – обратился к мужикам Ваня.

Сапожник, подавая чернила, бумагу и перо, подошел к Ване и заметил:

– Ты, Ваня, того… шапку бы снял – икона здесь!

– А, что! Не до шапки! – ответил Ваня, закуривая папиросу.

– Пиши уже ты, Ваня, мы не больно-то сильны в писании! – говорили мужики, подвигая бумагу и перо к Ване.

На клочке бумаги была написана препроводительная записка на имя коменданта Унечи.

– Хорошо, что я подоспел, а то с ним так же поступили бы, как с вчерашними! – произнес Ваня, заканчивая писать.

– Ведь парни-то вчерашние, Ваня, не могли говорить, как энтот их офицер! – сказал староста в оправдание.

– Нельзя же убивать людей за то, что они не умеют говорить! Ладно! Ты и Егор доставите его до Унечи! – сказал Ваня, вручая бумагу сапожнику. – Только, ребята, смотрите, принесите мне расписку в том, что вы сдали его коменданту! – крикнул он, выходя из хаты.

Мы вышли из хаты. Мороз крепчал, было холодно, но толпа любопытных все же стояла на улице и глазела.

– Конечно, Ваня тыщенку на чай получил от этого разбойника, что его здесь не убили! – говорили бабы, узнав от Егора, что меня надо представить в распоряжение коменданта Унечи. – Стоит вам, рябята, с ним возиться в такой мороз! – кричали они нам вслед.

– Эй, эти ваши, что ли, будут?! – обратил мое внимание сапожник, когда мы вышли из деревни, на лежавших в канаве двух туркмен.

Туркмены лежали совершенно голые. У одного из них не было полчерепа и сломанные руки, другой был исколот штыками. Животы обоих были разорваны и внутренность съедена зверями. Я наклонился над канавой, чтобы прочесть над ними молитву. «Да будет вам земля пухом, герои-мученики», произнес я, после краткой молитвы, со слезами на глазах. В это время сзади послышалось щелканье затвора. Обернувшись, я увидел Егора, целившегося в меня.

– Хочешь, я его сейчас того – без промаха! – говорил он, целясь в меня, и дуло винтовки то опускалось, то поднималось.

– А ну-ка! В самом-то деле, зачем его вести до Унечи? В такой мороз. Пусть лучше он останется здесь со своими! – поддержал предложение Егора пьяный сапожник.

– А что скажем комиссару? – спросил Егор, беря винтовку «к ноге», потирая руки.

– Да чего там комиссар. Валяй яво, Егор! Право!

Подул сильный ветер, который, неся снег, хлестал меня по лицу. Я стоял у края канавы, где лежали туркмены. Услышав разговор конвойных, я решил живым не сдаваться и хотел обезоружить Егора и заколоть обоих тут же. Я двинулся к ним и крикнул, что хочу поговорить с ними. Обшарив все карманы, я не нашел в них своего браунинга, который, оказывается, был в шинели и, значит, перешел с нею к сапожнику.

– Да я знаю, что ты хочешь сказать, такой-сякой! Становись к канаве, тебе говорю, а то заколю! – гнал меня Егор штыком к канаве.

Я подчинился и, став у края канавы, начал читать предсмертную молитву. Состояние не из приятных, когда человек сам себе читает предсмертную молитву. Было больно и обидно сознавать, что ты бессилен в руках хама, который, не имея никакого права лишать тебя жизни, так как не он ее дал, отнимет сейчас ее у тебя.

– Куда ему, в лоб или в сердцу? – спрашивал Егор сапожника, целясь в меня.

Черная точка дулового отверстия начала прыгать вверх и вниз, когда Егор заговорил со своим приятелем.

– Вали в грудь, куда хочешь, только скорее, а то больно холодно! – ответил сапожник и стал боком к ветру.

Вдруг черная точка приостановилась предо мной и… «ба-бах!.. пью!»… раздался выстрел и полет пули. Я чуть не упал навзничь в канаву, но удержался, и в ушах поднялся неимоверный шум.

Быстро отняв винтовку от плеча, Егор буркнул:

– А, черт, значит, промахнулся!

– Подойди поближе! Видно, что ты стрелок! – смеялся сапожник.