Бывший француз явился не один. Речь не о писарях или стражниках: за ним неотступно следовал повсюду тощий козлобородый турок по имени Кемаль-эфенди, мало говорящий, зато весьма старательно слушающий. Предел его знаний в европейских языках остался для меня неизвестным, но совершенно очевидно было, что сей соглядатай приставлен к сомнительному по части правоверия паше во избежание очередной его измены. Сам Бонневаль с истинно французской ловкостью скрывал неудобства своего положения и представлял эфенди простым помощником.
— Mon cher Alexandre, ты прекрасно выглядишь! Годы над тобою не властны! — Обрушил он на меня лавину своего дружелюбия. Отстреливаясь, в меру сил, столь же лицемерными комплиментами, я исподволь присматривался к обоим гостям. Увы, вернуть старине Клоду ту же самую любезность не представлялось возможным — это бы выглядело издевательством. Со времени прошлой нашей встречи он еще более потолстел и как-то обрюзг. Одышка, тяжесть в движениях, нездоровый цвет лица — все говорило, что ему недолго осталось пребывать по сю сторону земной поверхности. Сам я принадлежу к иной породе: к людям, которых старость вгоняет, наоборот, в худобу, и которые к апоплексии не склонны. Помрем, конечно, все — но «кощеи», как правило, долговечнее толстяков. Это как с лесом: сухое дерево дольше не гниет. Вот, спутник Бонневаля тоже такой. Ишь, уши-то развесил!
Однако же, стоило нам перейти к делам, как обнаружилось, что изощренный ум моего противника отнюдь не ослаблен старческими хворями. Паша упорно и весьма изобретательно отстаивал прекращение всех военных действий на время, пока идут переговоры. Само собой: туркам нужна пауза для сбора и приведения в порядок разбежавшейся армии. Я возражал, обусловливая согласие то эвакуацией османских войск за Дунай из Малой Валахии, то переводом во Фракию буджацких татар. Тем временем Левашов гонял сих последних так, что пух и перья летели. Султанские послы о том знали во всех подробностях, но милосердия к союзному народу не выказывали и во внутренность государства пустить не соглашались. В столкновении между исламом и христианством этому племени выпало место передового отряда. Что таковой отряд, по воле злой судьбы, может оказаться и полностью истреблен — турецких вельмож не заботило.
На Альте тоже стычки случались, хотя не столь масштабные и горячие, и безо всякого продвижения вперед. Разумеется, видинский паша, удерживающий эту область, мог быть, при нужде, оттеснен мною — если направить против него больше войск и не предпринимать наступление на юг. Только сие было бы величайшей ошибкой. Самый главный страх неприятельский следовало использовать в полной мере. До начала переговоров я велел задержать в дороге гурты скота и табуны коней, закупленные в Польше и Венгрии; теперь они прибывали каждый день. Обоз и артиллерия на глазах турок обновляли тягло. Солдаты отъедались после изнурительных трудов; полки поочередно маршировали на широком поле в двух верстах от города. Водою, по Дунаю, прибывали пополнения и всевозможная амуниция. Картина подготовки к походу развертывалась полная и достоверная.
Еще один способ давления на турок заключался в таинственных взглядах на восток и высказывании, время от времени, сожалений об отсутствии в нашей конференции персиян. Дескать, я категорически не желаю сговариваться о чем бы то ни было отдельно от союзника и только очень выгодные предложения способны сие нежелание поколебать… На самом деле, мне было известно (как от Бестужева, так и по другим каналам), что Надир отнюдь не считает себя связанным какими-либо обязательствами, на любые обращения русского посла отвечает с высоты трона безумными речами о собственном величии и о грядущем покорении всего мира, тайком же вступил в сепаратные переговоры и ловко торгуется с турками об исправлении границ возле Багдада. Свежие указания императрицы предписывали вести дела без оглядки на сего сомнительного алиата.
Ахмед-паша и Кемаль-эфенди, несомненно, были осведомлены об усилиях султана по примирению с персидским шахом. Но как знать — вдруг мне известно что-то, им неведомое? Вдруг русский военачальник получает новейшие сведения раньше? Надир, как известно, буен и нравом обладает неисповедимым. С ним ни в чем нельзя быть уверенным! По Константинополю бродили тревожные слухи (частью распущенные стараниями моих людей) о его новых завоевательных планах. Одни говорили, что шах возьмет Алеппо и переймет все караванные пути; другие стращали захватом Трапезунда и уверяли, что англичанин Эльтон уже готовится строить персидский флот на Черном море, с коим внезапно явится у Босфора. Конечно, люди сведущие в военных делах не очень-то верили в подобный вздор. Однако… Что, если в потоке лжи найдутся крупицы правды? Лет десять назад, кто бы поверил в саму возможность персидского похода на Индию? Так что, турецких послов любые упоминания о шахе весьма и весьма нервировали. И все же они отказывались трактовать о мире, не получив желанной передышки для своей армии. А я им ее не давал.