Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

— Так вот, наша с вами судьба вполне могла послужить одной из разменных монеток в торге вокруг сего трактата. По надежным известиям, императрица спрашивала о выдаче из Англии меня, братьев Веселовских — ну, и вас всех, за компанию. Форбс отговорился, что главных фигур на острове нет; да если бы и были, по народным правам выдать никого невозможно. Дальше мы вступаем на зыбкие мостки умозрительных предположений. Смотрите. Еще больше, чем терять деньги, императрица не любит, когда ей в чем-либо отказывают. Не получив сатисфакции в сем пункте, могла ли государыня уступить сэру Георгу во всем остальном? Или он до безумия очаровал ее своими мужскими достоинствами? Но тогда, пардон, не было бы никакого трактата: наш кентавр соперника затоптал бы! Не означает ли это, что кто-то придумал иной способ наказания беглых холопов? Казнить — нельзя; схватить и выдать — нельзя; а что можно?

— Разорить?!

— Именно! Способ вполне банкирский. Конечно, в англо-русском трактате об этом ни слова; однако устное обещание отнять у графа Читтанова средства, на которые он содержит своих людей и привечает беглецов из России, наверняка было дано. Иначе непонятно, по какой причине мои давние добрые партнеры, семейство Кроули-Гаскойн, вдруг вот так вызверились.

— А обыкновенная алчность не может служить причиной?

— Сомнительно. Они хорошо знают меня — и знают, что коммерческая война со мною есть приключение опасное и, скорее всего, убыточное. Подозреваю, их кое-кто подтолкнул. Не забывайте, что компания Кроули, как поставщик Адмиралтейства, критически зависит от казенных заказов и, вследствие сего, уязвима к давлению с этой стороны. Ну, а Форбс… Не имея в морском ведомстве никакой официальной должности, он, тем не менее, пользуется там огромным влиянием. Только дурные отношения с первым министром Уолполом не позволяют ему претендовать на самые высшие посты. Кстати… Надо подумать, нельзя ли из этой вражды извлечь пользу. И да, братцы: все, что здесь говорится, предназначено только для вашего сведения и разглашению не подлежит.

Наверно, ежели строго блюсти секреты, не стоило открывать своим людям политическую подоплеку событий. Но, во-первых, мне нужны слушатели, — привычка такая, с детства, — лучше всего думается, когда рассуждаю вслух перед кем-то, ловящим каждое мое слово. Собеседник может быть и воображаемым, но живой лучше. Во-вторых, тот, кто желает иметь соратников и последователей, а не тупых исполнителей, должен рассказывать подчиненным больше, чем необходимо им для отправления службы. В-третьих, не стоит презирать мнения низших: даже такой умный и одновременно деспотичный человек, как Петр Великий, не гнушался советоваться с подданными. А уж мне, как говорится, сам Бог велел. Беседа в каморке при мастерской затянулась почти до рассвета. Наутро, злой и невыспавшийся, принял я нового управляющего и приказчика леди Феодосии. Оба отчаянно трусили, хотя старались сего не показать. Еще бы: прискакал русский варвар и медитерранский разбойник в одном лице, требовать назад свое имущество. Возьмет, да и отрежет им головы! Какую б выгоду ни получили от этого закулисные лондонские игроки, воскресить верных слуг они не смогут.

Варвар и разбойник, однако ж, сдержал кровожадность и в энергичных выражениях объяснил собеседникам: те, кто выступил против него, совершили роковую ошибку и большое свинство. Они впали в грех вероломства, за что их, несомненно, ждет кара — как на том свете, так и на здешнем. Единственное, что в некоторой мере смягчает вину — то, что они преступили лишь закон нравственный, но не уголовный, и в этом смысле вправе рассчитывать на взаимность.

Поняв, что прямо сейчас их убивать не собираются (а обещание будущих кар негодяев не страшило), эти два сукиных сына немедля вообразили себя победителями и вновь обнаглели. Как я и ожидал, они предложили выкуп моей доли, с большим дисконтом против биржевой амстердамской цены. Рассмеявшись и посоветовав, для начала, поднять сумму раза в четыре, пошел в завод: смотреть работы и беседовать с народом. Управители тащились хвостом, не смея препятствовать. Боялись, наверно, что граф мастеровых взбунтует… Кретины! Говорил-то я с работниками по-русски. Англичане же только глазами хлопали, напряженно вслушиваясь в непонятные звуки чужого языка.