Жизнь Гогена

Но в ожидании тех времен, когда ему представится случай пожить несколько месяцев среди татуированных туземцев Маркизских островов, Гоген продолжал писать Таити, царство Техуры. Однажды он уехал в Папеэте и задержался в дороге. Вернулся он в час ночи. В хижине было темно и тихо. Испугавшись, что Техура бросила его, он быстро чиркнул спичкой и увидел, что девушка, голая, неподвижно распласталась на кровати, и глаза ее расширены от страха. Так как Техуре нечем было зажечь ночник, она не могла защититься от «тупапау». Ужас во взгляде девушки, ее потерянность и оцепенение потрясли Гогена, который едва осмеливался шевельнуться. В трепещущем пламени спички девушка не сводила с него неподвижного взгляда. Преображенная первобытным страхом, она была хороша как никогда, но при этом, как никогда, далекая, чужая. Казалось, перед Гогеном разверзлись ночные бездны маорийской души. Полумрак наполнился зловещими тенями, миражами, живущими в подсознании племен. «В конце концов она очнулась, я делал все, чтобы успокоить ее, ободрить… И ночь была нежна — нежная, страстная ночь, ночь в тропиках».

Эта странная минута породила одно из лучших творений Гогена таитянского периода — «Дух умерших бодрствует» («Манао тупапау»), где он изобразил Техуру такой, какой увидел ее тогда, — нагую, распростертую на желтом тканевом одеяле. В глубине, на фиолетовом фоне, где поблескивают зеленоватые искры, маячит пугающий силуэт видения. В этой картине, объяснял Гоген, он хотел показать «связь живой души с душами мертвых».

Манао тупапау.

Души мертвых бодрствовали не только вокруг юной маорийки, но и вокруг бывшего биржевика, который ходил в набедренной повязке из ткани «тана».

* * *

Гоген по-прежнему делал все возможное, чтобы «одолеть невзгоды».

Летом он продал две деревянные скульптуры за триста франков.

Еще триста франков он получил в ноябре от Монфреда, который нашел покупателя на одну из хранившихся у него картин. На эти шестьсот франков, да еще на то, что удалось занять в долг, Гогену пришлось перебиваться много месяцев. Положение его становилось безвыходным. Почти лишенный средств к существованию, он не мог больше оставаться на островах, но не мог и возвратиться в Европу. Его ходатайство о репатриации, переданное Департаментом изящных искусств Министерству колоний, а этим министерством — местной администрации французских поселений в Океании, пока еще удовлетворено не было — об этом ему сообщили в начале декабря. «А пока суд да дело, я прозябаю в нищете — этого и следовало ждать, нечего, мол, было сюда соваться». Все эти тревоги тяжело отзывались на здоровье Гогена, еще подорванном недоеданием. «Хотя я не могу сказать, что я по-настоящему болен, все жилы во мне, когда-то такие прочные, натянуты до того, что вот-вот лопнут». Гоген страдал желудком, стал хуже видеть, и вообще, по его собственным словам, «очень постарел, и как-то странно — сразу».

К концу декабря он настолько пал духом, что стал подумывать о том, чтобы по возвращении во Францию бросить живопись, «которая не может меня прокормить». «За полтора года, — писал Гоген Монфреду, — я не получил за свои картины ни гроша, а стало быть, я стал продавать меньше, чем прежде. Вывод сделать легко». И однако, в одном Гоген был неправ. Несколько недель спустя, в феврале 1893 года, он с изумлением прочел выписку из счета, которую ему прислал Жуаян, где в разделе «дебет» фигурировала сумма, врученная торговцем Шарлю Морису. «Меня просто сразила весть об этой краже, потому что это самая настоящая кража». С той же почтой пришло письмо от Метте. В начале декабря один артиллерийский офицер, возвращавшийся во Францию, любезно согласился взять с собой восемь таитянских полотен, которые Гоген отобрал для выставки. Теперь Метте собиралась устроить новую выставку, на этот раз в Англии. Кроме того, она сообщала мужу, что ей удалось совершить еще одну сделку — она продала бретонский пейзаж одному шведу за восемьсот пятьдесят франков. «Если бы ты прислала мне денег из вырученных за последнюю картину, ты спасла бы мне жизнь, — ответил ей Гоген. — …Ты предпочла оставить деньги себе, я тебя не браню, но в этом не было крайней необходимости».

Поль Гоген. Луна и Земля («Хина Тефату»).