Со времени приезда на Таити Гоген написал тридцать две картины. Но сможет ли он прожить дольше в этой стране варварских богов? Без гроша в кармане, он с замиранием сердца ждал приезда капитана, который посулил заказать ему портрет. Если бы Гогену удалось написать этот портрет и получить за него такую плату, на какую он надеялся, он смог бы еще на год остаться в Океании и закончить задуманные картины. «Теперь, когда дело пошло на лад и я на коне, приходится уезжать — есть от чего взбеситься». В начале мая 1892 года мэтр Гупиль заплатил ему тридцать шесть франков семьдесят пять сантимов «за одиннадцатидневное хранение мебели и разных вещей», принадлежавших обанкротившемуся китайцу из Папеэте. Но этих денег не могло хватить надолго, хотя художник и свел к минимуму расходы на еду. И вскоре, «скрежеща зубами от ярости как безумный», он вынужден был обратиться к губернатору с просьбой о возвращении в Европу. К счастью, у дверей губернаторского двора он встретил некого капитана — из тех не лишенных авантюризма моряков, которые курсировали в прибрежных водах. Художник пожаловался ему на свои затруднения. «И вдруг этот малый, — в восторге рассказывал Гоген, — сует мне в руку четыре сотни франков со словами: «Дадите мне картину — и будем в расчете». К губернатору я уже не пошел и теперь снова жду денег из Франции». Но несколько дней спустя, 12 июля, Гоген все-таки направил дирекции Департамента изящных искусств в Париже просьбу о репатриации. Как видно, он считал, что пройдет много месяцев, прежде чем он получит ответ. Так или иначе, предосторожность была разумная.
«Мне сообщили из Парижа, — писал Гоген Метте, — что ты собиралась продать несколько картин в Дании. Если тебе это удалось, постарайся послать мне малую толику того, что ты выручила». Метте и в самом деле, после того как ей удалось продать «Этюд обнаженной», энергично занялась продажей картин — и тех, что были написаны ее мужем, и тех, что составляли его коллекцию. Кстати, и теми и другими весьма интересовался Эдвард Брандес из газеты «Политикен», за которого после развода с Фрицом Тауловым вышла сестра Метте, Ингеборг. Уверяя, что действует так из благотворительности, чтобы помочь несчастной свояченице, Брандес одну за другой приобретал у нее понравившиеся ему картины. За два года он купил у Метте на десять тысяч франков картин.
Гоген узнал об этом гораздо позже. А пока что почтовые пароходы прибывали в Таити, но от Метте не было ни строчки. Когда же она наконец написала мужу, то лишь затем, чтобы попросить его прислать картины, написанные на Таити. Ближайшей весной Метте собиралась устроить выставку в Копенгагене, и организаторы считали полезным, чтобы на выставке были представлены последние работы художника. Метте кратко упомянула, что продала еще четыре картины за полторы тысячи франков. «Вот вам и денежки, скажете вы, — писал Гоген Монфреду. — Но бедная женщина сама в них нуждалась. Ничего, в Дании дела мои идут на лад. — Он хорохорился. — В Дании уйма дураков, которые верят газетам, поэтому теперь они считают, что у меня есть талант». До конца года он обещал Метте прислать «несколько хороших картин» для выставки, если только «я не буду вынужден сам их доставить». Но пересылка стоила дорого. Где взять денег? До сих пор ему удалось — и то благодаря любезности жандарма, возвращавшегося в метрополию, — переправить во Францию только одну картину — «Женщина с цветком» («Вахине но те тиаре»). Монфред получил ее в июле. В сентябре Жуаян собирался выставить ее у Буссо и Валадона. Монфред нашел картину «великолепной». Тем лучше, отозвался Гоген. «Вы же понимаете, — писал он с иронией, — ее писал я, а не Бернар».
Гоген страдал от нужды, от болезни («Сердце у меня, как видно, никуда не годится. С каждым днем мне становится хуже. Любая неожиданность, любое волнение совершенно выбивают меня из колеи. Когда я еду верхом, при малейшем рывке я на четыре-пять минут замираю от страха»). И все-таки он продолжал «яростно и упорно» «идти против ветра», и когда у него не было красок, резал по дереву. Теперь он создал уже около пятидесяти картин. «Я затеял свое путешествие с серьезными намерениями, а не ради того, чтобы прогуляться, — писал он Метте. — Его надо довести до конца, чтобы мне сюда больше не возвращаться. И на этом моим странствиям конец», — уверял он жену, хотя тут же оговаривался, что, будь у него тысяча франков, он немедля отправился бы через весь Тихий океан за полторы тысячи километров от Таити, на Маркизский архипелаг, на остров Доминику — «маленький островок, где насчитывается всего трое европейцев и где островитянин не так загублен европейской цивилизацией…» На Маркизах он сможет есть досыта, объяснял Гоген, как всегда стараясь оправдать свои затеи вескими экономическими аргументами. «Там целого быка можно купить за три франка или просто подстрелить его на охоте».