Жизнь Гогена

Он метался из стороны в сторону. Искал место, но когда в начале 1886 года рекламное агентство предложило ему обещанную раньше должность инспектора, он, поколебавшись, отказался. Чего же он хотел? Может, он сознавал это еще довольно смутно, но все-таки он чувствовал, что не хочет «упустить добычу ради тени. А тень — это роль служащего». Это рабство, время, потерянное для настоящего дела — живописи. Его устраивала только такая работа, которая приносила бы ему деньги, много денег — почему бы нет? — но при этом не отвлекала его от живописи. По сути, всякая служебная лямка была ему отвратительна. То, чего он ждал, на что надеялся, хотя не говорил этого и, наверное, даже не сознавал, было «выгодное дело», которое помогло бы ему быстро разбогатеть и все идеально упростило бы, — то есть он мечтал о чуде, которое изменило бы реальность по образу и подобию его грез.

В первые месяцы 1886 года все мысли Гогена были заняты одним выставкой, которую задумали импрессионисты. Подготавливалась она медленно и не без конфликтов, потому что согласие между художниками стало более хрупким, чем когда бы то ни было. После бесконечных бурных дискуссий выставка наконец открылась и продолжалась с 15 мая по 15 июня на улице Лаффит, на втором этаже того самого здания «Мэзон Дорэ», которое так хорошо знал маклер Гоген, больше одиннадцати лет подряд поднимавшийся по его лестнице к Бертену или Галишону.

Гоген представил на выставку не меньше девятнадцати полотен, но не они привлекали внимание зрителей. Со дня вернисажа публику — шумную, насмешливую — притягивали всего несколько картин, выполненных в одной и той же технике, — среди них в особенности выделялась своими гигантскими размерами работа Жоржа Сера «Воскресный день на острове Гранд-Жатт».

Бывшему ученику Академии художеств Жоржу Сера исполнилось двадцать шесть лет. Это был мужчина громадного роста, сухой, с молодцеватой выправкой. Ярый поклонник пауки, наделенный аналитическим умом, он избегал какой бы то ни было фантазии в живописи, как не терпел ее в своем внешнем облике (Дега прозвал его «нотариусом»), и настойчиво разрабатывал то, что он назвал своим «методом». Применяя к импрессионизму некоторые законы спектра, сформулированные физиками Шеврейлем во Франции, Рудом в Америке и Гельмгольцем в Германии, он разлагал цвет на самом холсте, накладывая краски «точечно» — мелкими пятнышками чистого цвета. Отныне краски должны были смешиваться не на палитре художника, а в глазу зрителя.

На выставке, открывшейся на улице Лаффит, Сера был не единственным представителем «дивизионизма». Рядом с «Гранд-Жатт» висели работы друга Сера — Синьяка, старшего сына Писсарро, Люсьена, и самого Писсарро, который пылко увлекся «научным» импрессионизмом. Отныне для Писсарро, ставшего убежденным «пуантилистом», Моне и Ренуар — всего лишь «импрессионисты-романтики». Он горячо отстаивал перед ними своих новых друзей. Поэтому Моне и Ренуар, а также Сислей и Кайботт не участвовали в этой выставке, которая, кстати сказать, оказалась последней выставкой, организованной группой импрессионистов.

Распад группы не был случайным. Прошло уже двенадцать лет с того времени, когда в 1874 году состоялась первая выставка импрессионистов, и за эти годы каждый из этих художников развивался в своем направлении. Импрессионизм раскололся. Направления, как в искусстве, так и в науке, рождаются, достигают расцвета и, выполнив свое оплодотворяющее назначение, истощаются, клонятся к упадку. С выставкой на улице Лаффит заканчивается воинствующая история импрессионизма — обозначается новая эпоха в искусстве. Она обозначается не только работами Сера, но и серией проникнутых таинственностью рисунков совсем еще не известного художника, влюбленного в фантастическое и необычайное, — Одилона Редона.

Жорж Сера. Воскресный день на острове Гранд-Жатт.

Одилон Редон. Автопортрет.

Жорж Сера. Портрет Поля Синьяка.

Парадоксальным образом на этой восьмой, и последней, выставке импрессионистов последовательных импрессионистов оказалось, в общем, мало. Кроме Гогена это были Берта Моризо, Гийомен и Шуффенекер, который просил у Берты Моризо чести быть допущенным на улицу Лаффит. После неудачи, постигшей его в Салоне 1883 года, добряк Шуфф, весьма самолюбивый и обидчивый, вдруг обнаружил в себе призвание… быть «непримиримым».