Жизнь Гогена

Подобные слова вырывались у Гогена под влиянием гнева и усталости. Правда, он не скрывал от Метте своих обид. Он горько упрекал ее за то, что она пишет редко или вообще не пишет. «Ты дуешься на меня, чтобы потешить свое самолюбие. Ладно! Одной низостью больше или меньше, какая разница! Бог мой, если ты считаешь, что ты права, — продолжай в том же духе, это делает тебе честь». Он не упускал случая привести ей в пример чету Жоббе-Дюваль: им пришлось узнать тяжелые дни, но они «одолевают беды единением своих сердец». Он едко замечал, что «делить бедность и труд совсем не то, что делить богатство». Сообщая ей о том, что Шуффенекер все более несчастлив со своей женой, «которая совсем ему не подруга и все больше становится фурией», он нарочно подчеркивал: «Просто диву даешься, сколько счастья приносит людям брак: он доводит их до гибели или до самоубийства». Но хотя Метте и заставляла его страдать и он сам по временам был в отместку резок и упорно стремился ее оскорбить, Гоген неколебимо верил в неизменную прочность их отношений. Метте оставалась для него женщиной, которую он любил и любит, той, с которой он однажды восстановит семейный очаг. «Есть только одно преступление, — писал он ей, — супружеская неверность».

«Если бы ты могла продать моего Мане»… Чтобы уменьшить свои расходы (Мари «решилась» раз-другой заплатить за пансион Кловиса), Гоген съехал с улицы Кай, сам не зная, где он поселится. Синьяк, уехавший в июне в Анделис, разрешил ему работать в мастерской, принадлежащей ему и Сера. Но Сера, не знавший о разрешении Синьяка, не позволил Гогену воспользоваться мастерской. Это поссорило Гогена с Сера, и ссора не осталась без последствий. Гоген отказался от обещания участвовать с Сера и Синьяком в ближайшей выставке Общества независимых художников, основанного за два года до этого, — в 1884 году. С той поры он отвернулся от дивизионистов, о которых хмуро отзывался как о «юнцах-химиках, которые копят точечки». В глазах своего бывшего наставника Писсарро Гоген стал «сектантом».

Так погибла давно уже подорванная дружба.

Она не случайно не пережила распада группы импрессионистов. С нею кончился для Гогена тот период ученичества, размышлений, тот медленный инкубационный период, когда среди всех тягот его жизни, обид и разочарований, неуверенности и гнева в нем зрело искусство, которое Гоген пока еще только предчувствовал, когда властный голос уже зазвучал, хотя и невнятно, в самых недрах его души. Тревога. Тоска. Солнечные блики трепещут в водах, омывающих жаркие, счастливые страны.

В конце июля Гоген, с сожалением отказавшись от мысли взять с собой сына — он «будет по нему скучать» и мальчик «останется без каникул», — сел на вокзале Сен-Лазар в поезд, идущий в Кемперле. Бывший сослуживец по бирже одолжил немного денег, чтобы он мог уехать в Понт-Авен «писать картины по дешевке»…

На три месяца прекратились ежедневные заботы о хлебе насущном. Три месяца — впервые в жизни — Гоген без тревог, без посторонних мыслей мог целиком посвятить себя живописи. Что за отдых! Что за отдых этот творческий труд! И какой приветливой кажется Гогену Бретань — эта часть Бретани, лишенная суровости Корнуоллского полуострова!

Поль Синьяк. Зеленый парус.

В семнадцати километрах от Кемперле, по дороге в Конкарно, на берегу Авена, среди холмов вытянулись домики Понт-Авена, крытые черепицей, проросшей желтыми пятнами лишайника. В верховьях реки, среди ольшаника и тополей, стоит неумолчный гул дюжины мельниц. В низовьях, за мостом, где находится пансион Глоанек, в речном порту, полностью зависящем от приливов и отливов, стоит каботажная флотилия, которая связывает Понт-Авен с городками, соседствующими с ним на побережье Атлантики.

«Окрестности Понт-Авена и в особенности сам город предоставили бы много достопримечательностей рисовальщику, который пожелал бы сделать наброски», — писал один из путешественников конца XVIII века[63]. Первыми это поняли лет пятьдесят спустя американские художники. Они принесли известность Понт-Авену, который с 1870 года полюбился художникам — многие из них приезжали из англо-саксонских стран и из Скандинавии. В Понт-Авене почти все владельцы домов сдавали жилье художникам, некоторые не побоялись превратить чердаки в мастерские. Но основную часть клиентуры поделили между собой два заведения: гостиница Жюли Гийу, «доброй хозяйки», на главной площади города и чуть подальше, если спуститься к Авену, более скромный пансион в маленьком двухэтажном домике с тремя окнами по фасаду и с мансардой под крышей. Его хозяйке, Мари-Жанне Глоанек, к этому времени было уже под пятьдесят[64].