Жизнь Гогена

В Дьеппе Гоген встретил Дега, который гостил там у своих друзей. По неизвестной нам причине они поссорились. Дега, характер которого не отличался уживчивостью, стал донимать Гогена насмешками. В Дьеппе вокруг Дега увивалась целая компания художников. Был среди них бывший свояк Гогена, Фриц Таулов (он незадолго перед этим развелся с Ингеборг), сын психиатра Бланша — Жак-Эмиль, Уистлер, еще один английский художник Сиккерт и молодой Элле… Эти люди высмеивали Гогена. Жак-Эмиль Бланш обращал внимание на его «странное лицо, экстравагантную одежду и какой-то диковатый вид, а отец, — уверял он, — постоянно указывал ему эти признаки мании величия».

— Друзья мои, да он же просто кудесник! — восклицал Элле. — Посмотрите на его руку. На его указательном пальце кольцо — настоящее произведение искусства! Мне просто дурно, когда я это вижу. Ну разве при таком несуразном виде можно быть талантливым? И вдобавок он разговаривает сам с собой!

Но Гоген не замечал издевательского интереса, вызванного его особой. Он писал. С той поры, как вечерами в Копенгагене он обдумывал свою эстетическую теорию, на практике его живописная манера почти не изменилась. В нем все созревало очень медленно. Он действовал, повинуясь не порывам, а рассуждению. Тем не менее он незаметно удалялся от импрессионизма, хотя и продолжал пользоваться его рецептами. Однако если в его пейзаже появляется животное, то это почти всегда корова: могучие формы коровы, ее монументальное спокойствие отвечали его антиимпрессионистической тяге к мощным структурам. В эти дни, проведенные в Дьеппе, Гоген сделал еще один шаг в сторону того искусства, которое он уже провидел: в картине «Купальщицы», которую он написал на пляже, он упростил цвет и обвел контуры четкой линией.

Но, увы, это был слишком краткий опыт. Гогену пришлось вернуться в Париж.

Он бродил по Парижу без денег, без крова, ночуя где придется, иногда у Шуффенекера, иногда даже у представителя фирмы «Дилли». Мари поспешила вернуть ему Кловиса. К счастью, Жоббе-Дюваль и его жена выразили желание на неделю взять к себе мальчика. Гоген искал, где бы снять квартиру, и просил Метте прислать ему постельные принадлежности. Пытался он «временно найти местечко на бирже». Большую часть его коллекции картин Метте вывезла в Данию. Но некоторые остались в Париже. Он пытался продать их, надеялся выручить шестьсот франков за одну картину Писсарро и одну Ренуара. «Как только я их получу, вышлю тебе двести франков», — написал он Метте, которая «хныкала».

В начале октября Гоген нашел квартиру в районе Северного вокзала — на улице Кай, 10. Но постельное белье, о котором он просил Метте, так и не пришло. Гоген взял к себе Кловиса и кое-как устроился на новом месте. Для мальчика он взял напрокат кровать, а сам довольствовался матрацем — он спал на нем, укрывшись походным одеялом. Питались они более чем скудно. «Не беспокойся о Кловисе, — писал Гоген жене. — …Яйцо, немножко риса, и он ест за обе щеки, особенно когда на десерт бывает яблоко».

Но Метте, как видно, не слишком утруждала себя беспокойством. После того как Гоген объяснил ей, что о месте на бирже он мечтал, «просто чтобы продержаться до тех пор, пока не настанут лучшие времена для живописи», и сообщил, что продажа картин Писсарро и Ренуара сорвалась, она снова перестала писать.

Гоген проводил время в хлопотах. Места на бирже получить не удалось. Не нашлось покупателей на Ренуара и Писсарро. Он жил щедротами случайных знакомых. Сына кормить было почти нечем. Ко 2 ноября он все еще не получил от жены ни писем, ни белья. «Послала ли ты вещи, о которых я тебя просил? Мне они нужны сейчас позарез». И в самом деле, грянули холода. Отец с сыном мерзли в квартире, где было нечем топить. А у Кловиса не было даже теплой фуфайки.

Наконец в ноябре Гоген все-таки получил письмо от жены — Метте хотела знать, сколько стоят некоторые картины из коллекции мужа, она собиралась их продать. Гоген удивился и встревожился: «Если так будет продолжаться, у меня в один прекрасный день ничего не останется». Он пытался убедить жену не продавать двух картин Сезанна: «Я очень дорожу этими двумя Сезаннами, таких очень мало, потому что он редко заканчивал работы, и когда-нибудь они будут стоить очень дорого. Лучше уж продай рисунок Дега». Но вообще Метте в первую очередь следовало бы позаботиться о произведениях самого Гогена. «Самое важное — привлечь внимание к моим картинам», — напоминал ей Гоген.

О постельном белье Метте не обмолвилась ни словом. «У нас сейчас страшный мороз, и мне позарез нужны матрацы и одеяла. Но кто знает? Может, когда-нибудь я их все же получу!»

Декабрь выдался на редкость холодный. Гоген бился в тисках нужды, которая становилась все беспросветнее. Им с сыном порой было нечего есть, кроме кусочка хлеба, да и то купленного в кредит. Хилый мальчик заболел ветрянкой. Сидя у постели ребенка, горевшего в лихорадке, Гоген в отчаянии не знал, что предпринять. В кармане у него оставалось двадцать сантимов. И вдруг ему пришло в голову наняться расклейщиком афиш в рекламное агентство.