Жизнь

— Катюша, значит. Грозное имя. Вот что, Катюша. Тут рядом живет женщина… Хозяйка этой усадьбы, жена партизана-лесничего, который погиб в этих лесах… Зовут ее Аксиньей Ивановной… Очень занятная молодая женщина. Просто знакомая, понимаешь… Но для меня это знакомство — самое большое в жизни… Ты, Катя, не улыбайся. Не думай, что тут вообще что-нибудь… Я видел ее всего один раз перед самым боем — в ту ночь, когда мы переправлялись через Нессу. Она даже не знает моего имени. Но это неважно…

Сестра слушала с любопытством. Доброполов поморщился от боли, продолжал:

— Может быть, ей нет до меня никакого дела… Все равно… В другое время я тоже прошел бы мимо нее… не заметил… Мало ли людей на белом свете? Дело в том, что первый кусок хлеба после того, как наши части заняли этот рубеж, Аксинья Ивановна получила от моей роты… Ты понимаешь? Этот хлеб понес ей через огонь мой лучший автоматчик Евсей Пуговкин.

Доброполов передохнул, словно пытаясь унять охватившее его волнение.

— Евсей Пуговкин носил ей хлеб Красной Армии под минами и пулями. Хозяйка с ребенком и старухой помирали с голоду, но мы вернули им жизнь… Пуговкин и все, кто был здесь… Пуговкина вчера не стало, Катя… Он пал, как герой…

Доброполов умолк. Сестра положила руку на его влажный лоб…

— Товарищ старший лейтенант, — умоляюще-ласково прошептала она. — Не надо больше говорить.

— Нет, сестрица, дослушай… Родных у меня, Катя, никого не осталось… Жену с сыном немцы расстреляли в сорок втором году. Так что остался я один, как штык на винтовке. Завтра вы отправите меня в тыл и, возможно, я не увижу больше ни этого берега, ни речушки, за которую мы пролили столько крови, ни тебя, ни этой самой Аксиньи Ивановны… И я хочу, грозная моя Катюша, чтобы ты пошла к ней, этой женщине, и сказала, что я, старший лейтенант Доброполов, хочу повидать ее и поблагодарить за подарок… Ты понимаешь, она подарила мне вот эту трубку. Это было все, что она могла мне подарить…

Катя, склонив голову, молчала… Когда она заговорила, голос ее дрожал…

— Товарищ ранбольной… старший лейтенант. Я скажу ей, кажется, я знаю ее. Она помогала нам носить воду.

— Сейчас же позови ее, Катюша… — Нетерпеливо попросил Доброполов.

— Хорошо. Я спрошу врача…

Доброполов лежал с закрытыми глазами. Неистовым звоном заливался под носилками сверчок. Ему вторили другие со всех концов палатки. Тяжело вздыхала под орудийными ударами земля. Эти вздохи становились все глуше, и трели сверчков сливались в сознании Доброполова, погруженного в дрему, в сладко волнующую музыку.

Но вот к музыке присоединились какие-то басовые голоса, и загремела она мощными раскатами, как многотрубный оркестр, как шумящее под ветром море. Она заливала сердце Доброполова восторгом, и он, словно окунаясь в ее волны, задыхался от бурных, подмывающих звуков…

Потом девичьи голоса повели знакомую, щиплящую за сердце песню… Доброполов силился уловить слова этой песни и не мог, а песня текла и текла, как тропинка меж зреющих хлебов…

И вдруг Доброполов увидел свою Иринку… Она шла по степной дороге — плыла навстречу ему из голубого сияния, улыбаясь счастливой, беспечной улыбкой. Ее косы были уложены на голове двумя золотистыми жгутами и кожа на обнаженных руках была смуглой от знойного кубанского солнца…

— Иринка!.. Иринка!.. — замирая от радости, крикнул Доброполов… Выбеленные до ослепительной белизны стены хаты-лаборатории вдруг сдвинулись вокруг него. Жаркое июльское солнце пронизывает прозрачные стекла окон, и Иринка в своем девичьем платье помогает ему отбирать тяжелые крупные колосья сортовой пшеницы…

— Федя… Ведь это Гостианум[1]… Гостианум… Гостианум… — повторяет она звонким голосом.

— Чепуха! — вырвался откуда-то веселый голос Бойко. — Гостианум на войне — копейка…

— Нет! — гневно крикнул Доброполов. — Нет!..

Опаляющая боль перехватила его дыхание… Он открыл глаза… Катя осторожно вытирала бинтом с его лба холодный пот…

— Товарищ старший лейтенант… И надо же так волноваться, — с упреком проговорила она. Рядом с ее головой Доброполов увидел другую — не такую, как во сне, но похожую на нее, как будто постаревшую за несколько мгновений — такие же уложенные вокруг головы ржаные волосы, печальный и тревожный взгляд.

— Пришла, хозяюшка, — засиял Доброполов, окончательно приходя в себя. — Ну, давай руку… Спасибо тебе за подарок… Отличная трубка… Ей-богу… отличная… Будет память… — Он пожал дрогнувшую руку женщины своей слабой рукой.

Аксинья Ивановна быстро наклонилась к нему:

— А я и не знала… Оказывается, и вас ранил змей проклятый…

— Ранил, Аксиньюшка… Но я буду жить… Немца-то погнали как… Слыхала?

— Милые!.. голубчики!.. — обрадованно зашептала Аксинья Ивановна и склонилась на корточки перед носилками…

— Сколько радости-то!.. И солнышко будто другое… И мы из погребушки, как жуки, повылазили…

— И Митяшка? — уже весело спросил Доброполов.

— И Митяшка… Бегает нынче весь день, как козленок. И бабку вытащили на свет божий. Шалашик мне бойцы уже состроили… В шалаше мы сейчас и ночуем…