Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

– Надеюсь, вы ни на что такое не намекаете. В этом плане мне нечего было стесняться. Тем не менее я все равно чувствовал себя выброшенным. Мне казалось, все они ощущают мою ревность. Ленор осталась, прижимаясь ко мне. Вежливо отказывала в ответ на все взгляды. Она сжала мою руку, мы вернулись к машине, оделись и поехали домой. Какое-то время не говорили об этом ни слова. Но внутри меня что-то загорелось. Глубинная ярость. Мы с Ленор пытались завести детей. На тот момент мы были женаты четыре года и почти все время пытались. Каждый месяц, когда у моей жены начинались месячные, она старалась скрыть от меня печаль. Так совпало, что на той же неделе, когда мы впервые поехали в Сэндстоун, Ленор встречалась с врачом, специалистом по лечению бесплодия, который сказал ей, что в ее организме все в порядке. Врач хотел, чтобы я приехал и проверился, сдал свою сперму. Я отказался. Моя жена не приставала ко мне, она была не из таких. Ленор была одной из последних прекрасных женщин. Европейская чувствительность.

Леонард переигрывал. Его скорбь была ложью. Я умела понять, когда скорбь – это ложь. Это была одна из моих суперспособностей. Несмотря на то что голос Ленни стал вызывать у меня отвращение, я испытывала любопытство. Именно оно всегда двигало мною. Я развратна и любопытна.

– Я поехал туда снова, – простонал Леонард.

– Ну, еще бы!

– Был вечер, Ленор зажгла свечи во всем доме – в том, где вы сейчас живете. Она обошла стропила наверху и развесила красные лампадки. Свечи-колонны на полу. Вся комната сияла, как церковь. Мы занимались любовью на кровати, и это был лучший секс в наших отношениях. Казалось, лучший во всей мировой истории. Этот вечер, объяснила Ленор, – тот самый вечер, когда она зачнет нашего ребенка.

Я содрогнулась, представив себе жару в доме, да еще с зажженными свечами, и бедную жену Леонарда, раздвигающую ноги перед этим наглым мудаком. Черт меня дернул снова поверить мужчине! Посочувствовать мужчине, который не был хорошим.

– Не знаю, что вы за женщина, Джоан. Некоторые представительницы вашего пола не созданы для детей. Я не считаю, что это плохо. Биология – штука загадочная, но обладающая своей волей, она выбирает одних для продолжения рода, а других отмечает для иного пути. Женщины вроде вас необходимы, чтобы спускать пар. Стравливать давление в кабине.

– Женщины вроде меня хороши, чтобы их трахать, когда мужчины не готовы к зачатию детишек с хорошими девочками со Среднего Запада вроде Ленор.

– Я не это имел в виду.

– Да пошли вы!

– Я это заслужил, друг мой.

– Значит, вы с Ленор, матерью всех матерей, трахались в этом храме любви. И зажгли все волшебные свечи, чтобы способствовать оплодотворению. А потом?

– А потом ничего. У Ленор пришли месячные. Это был ужасный день. Вы знаете о койотах и женских циклах?

Я кивнула, и Ленни тоже кивнул, торжественно.

– Койоты так и вились вокруг дома. Они завыли еще до того, как у моей жены пошла кровь. Они чуяли запах крови, циркулировавшей по ее трубам. Я слышал, как Ленор тихонько скулит наверху. Моя благословенная жена. Хороший муж пошел бы и утешил ее. Но я ощущал только ярость. Ярость на себя, но также и на нее – как проклятый пес, я гневался на свою жену за то, что она показала мне масштабы моей никчемности. А потом он стек вниз, этот кипящий гнев, в мои бедра и мой ствол. Интересно, вы в курсе, что ярость способна вызвать эрекцию? Она как боевой клич. Я вышел из дома со стояком. Поехал по Каньону в Сэндстоун. Не стал заходить в главный дом, а прокрался на задний двор, где стоял батут. На нем скакала высокая индианка, хохотала и скакала, и титьки у нее тряслись, как зоб у индейки. На индианку смотрели двое мужчин и еще две другие женщины, парочка бледнолицых шлюшистых блондинок. Все голые и скользкие, как змеи. Мне казалось, никто из них не похож на человека. У меня стоял, как никогда. Я забрался на батут и набросился на эту индианку, как волк. Содрал с себя одежду, поставил ее на четвереньки и пристроился сзади, как животное. Посмотрите на меня: у меня телосложение богатого человека, а не зверя, но в тот день я был зверем, и никто меня не остановил. В конце концов, эти люди построили Сэндстоун именно для того, чтобы вести себя, как животные, и перед ними был мужчина, который решил обойтись без формальностей. Ярость переполняла меня, потому что мне было отказано в единственном праве всех людей. В единственном оправдании нашего присутствия здесь, на земле. В продолжении своего рода. Так что я вылюбил своей яростью индианку, а потом тех двух блондинок, а двое мужчин наблюдали. Поглаживали свои члены и наблюдали, как я брал то, что полагалось мне по праву.

Я с омерзением потрясла головой. И подумала, что растратила все свое отвращение, слушая разглагольствования мужчин о том, что полагалось им по праву.