Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

И он выхватил пистолет. Я почти не была потрясена, увидев оружие, потому что я это чувствовала, я чувствовала это годами. Я не стала зажмуриваться. Я ощущала, что мне в любом случае следует умереть, что это было бы оправданно. Подумала о приближающейся неминуемой свободе. Женщина за другим столиком взвизгнула, и Бескрайнее Небо обернулся посмотреть, что там, у него за спиной. Но тут что-то снова изменилось в глазах Вика, и я подумала, что он наставит пушку на Биг-Ская, и в этот момент почувствовала, что мне плевать на все, на всех. Подумала, насколько естественно было бы для моей жизни свернуть на этот маршрут в первый же вечер, когда я была счастлива. Вопли вокруг нас слышались приглушенно. Все застыли на месте, официанты – на каждой руке по два блюда пасты. А потом Вик развернул пистолет к себе и выстрелил, и его лицо разлетелось вдребезги о стену за его спиной.

– О, Иисусе Христе!

– Вот почему я уехала из Нью-Йорка, – договорила я.

Я хотела сказать Элис, что уехала ради того, чтобы увидеть ее. Я хотела знать то, что могла сообщить мне только она. Но чего я не ожидала, так это что, рассказывая Элис о своей жизни, буду вынуждена посмотреть на себя, на то, как я жаждала любви мужчин, которые ни за что не стали бы меня любить. На то, как я не могла терпеть женщин, которые нуждались во мне. На то, как я кого-то уничтожала, позволяя кому-то другому уничтожать меня. Мне было тошно от себя самой, и в то же время я ощущала, что с меня сняли тяжкое бремя. Я думала, что была честна с собой. Но я не была. Я рассказывала себе истории о призраках всю свою жизнь.

Элис поднялась и обняла меня. Весь день мы с ней разыгрывали маленькие сценки, которые полагается разыгрывать бывшим одноклассницам, встречающимся после окончания школы. Крайняя вежливость жеста. Сосредоточенность на том, чтобы одновременно быть и женщиной, и ее противоположностью. Вот и в этом объятии было то же самое. Мы пытались лучиться добротой, не слишком слепя глаза. Мне хотелось, чтобы Элис никогда меня не отпускала.

– Это еще не все, – сказала я.

Элис отпустила меня и снова села. Я рассказала ей о жене Вика, Мэри, и об их дочери Элинор, которая, по всей видимости, отправилась меня искать. Показала сообщения, в том числе самое последнее, безумно длинное, сплошь заглавными буквами.

– Нет, Джоан! – сказала Элис тоном, в котором мне послышался неподдельный гнев. – Нет, – повторила она. – Это уже слишком.

Я рассмеялась, пытаясь как-то смягчить абсурдность ситуации:

– Вик даже из могилы меня достает.

– И что, эта чокнутая девчонка думает, что убьет тебя? Это безумие!

– Может быть, она не так уж и неправа.

– О нет. Конечно, неправа. Ее отец – кровосос… в смысле был кровососом… вот и все. Дочери Вика нужно вынести из этого урок и жить дальше.

– Не знаю. Может, она в своем праве. Как думаешь, Элинор хочет меня убить?

– У нее явная социопатическая наследственность. Ты не говорила с женой Вика после этого сообщения?

– Нет.

– Ничего у этой девчонки не выйдет. Глупость какая! Хочешь, я заберу тебя завтра? Мы можем поехать в таверну «Колд-Спринг», пофлиртовать с мужиками на «Харлеях» и заработать пищевое отравление. Тебе нужно выкинуть эту идиотскую чушь из головы.

Я пошла в туалет, а Элис начала мыть посуду. Я пыталась помочь, но она отказалась. Я терпеть не могла, когда люди не отказывались от моей помощи, когда они находили мне какое-нибудь дело. «Нарежь эту морковку тоненькой соломкой!»

Ванная комната была крохотной, почти в каждом шве на шпатлевке виднелась плесень. На дне ванны лежал брызговик с тасманским дьяволом, из тех, что можно увидеть на восемнадцатиколесном грузовике. Я прижала листок туалетной бумаги ко лбу и носу, чтобы впитать сало, выступившее на коже.

– Прости за тяжелый день, – сказала я Элис перед уходом. Она потрепала меня по волосам. Я держала ладонь на том месте, где Элис меня коснулась, всю дорогу до дома.

Глава 18

Вернувшись в Каньон, я смыла с себя хмель в дýше. Ветерок вдувал в дом аромат жимолости. Когда в Топанге не стояла нестерпимая жара, горный воздух был живителен, а наступающий вечер пестрил невозможно яркими оттенками мандаринового и пурпурного.