Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Многие годы я пыталась понять эти слова. Как жена Мадана поймала мужа? Что ей удалось записать на магнитофон? Звуки секса? Как эта женщина поняла, что в машине с ее мужем будет другая? Очень долгое время, завидев на улице «Мерседес», я представляла себе черные трусики, засунутые в бардачок, и серебристый магнитофон, спрятанный под пассажирским сиденьем, с крохотными мигающими красными лампочками.

Официантка подала на стол брускетту в качестве закуски и блюдо порезанной слишком толстыми кусочками моцареллы для меня и Джо-младшего. Мне не нравилась еда, предназначенная для детей. Я всегда хотела есть то, что ела моя мать: в том числе почки в горчичном соусе, которые она пару раз заказывала в Маленькой Италии[15]. Почки воняли мочой, кислой и старой, но было что-то в том, как моя мать держала вилку, как она наслаждалась пищей: не хищно, как отец, но чопорно и благодарно.

Я смотрела, как мать выбирала себе кусочек брускетты, сбрызнутый густым бальзамическим уксусом. У нее были очень белые зубы, и она широко раскрывала рот, чтобы не смазать помаду. Я наблюдала, как следил за моей матерью Джозеф-старший. В любой момент за столом дымили как минимум две сигареты, даже когда все ели. Из-за этого ужины длились подолгу. В отличие от меня Джо-младший не обращал внимания на взрослых и развлекал себя сам. У него был мини-пинбол и еще одна карманная игра, целью которой было загонять крохотные шарики в определенные отверстия. Джо не делился своими игрушками, но я не обижалась. Мне нужно было присматривать за обоими родителями. Весь тот год это было непростой задачей: я догадывалась, что есть что-то такое, чего я не знаю, и чувствовала, что бдительность нельзя ослаблять ни на секунду.

То, что произошло дальше, я тогда не вполне поняла: по большей части детство сопряжено с какой-нибудь мрачной тайной, но расшифровать ее удается лишь много позднее – например, после того как потеряешь девственность. Пиликнул отцовский пейджер. Папа ушел, чтобы позвонить в службу секретарей. Для краткости мы называли ее просто «службой». Чтобы каждый раз, когда я дома подходила к телефону и выясняла, что звонят отцу, можно было крикнуть: «Папочка, это служба!»

Подошла официантка, чтобы принять у нас заказ. Мать попросила для отца прайм-риб. Папа обожал мясо любых видов, кроме курицы. Стейки он любил с кровью, и однажды я застала отца в момент, когда он запихивал в рот кусок сырого митлофа из большой стеклянной миски, стоявшей в холодильнике.

Я дождалась, пока мать закажет себе полло алла Вальдостана[16], которого я однажды пробовала, и мне не понравилось. Я попросила себе серф-энд-терф из взрослого меню, блюдо, в котором морепродукты сочетаются с красным мясом. Эвелин бросила взгляд на мою мать:

– Недешевый вкус у девочки!

Джозеф-старший смотрел на мою мать, как на прайм-риб. Я никогда не понимала, почему мужчины так плохо умеют вовремя отводить взгляд.

Отец вернулся к столу. С папиного лица сбежали все краски. Я никогда не видела его без улыбки – ну, или выражения гнева, когда я не слушалась мать. Никаких средних вариантов на моей памяти не было. Лоб у отца вспотел.

– Мими, – позвала мать, – что случилось?

Отец покачал головой.

– Мне надо ехать, – сказал он.

Мать встала и подошла к отцу. Я слышала его, я слышала, что сказал папа. Как обычно, все недооценили мою настороженность.

– Мою мать изнасиловали, – проговорил он.

– Что!..

Мама, с ее-то акцентом, произносила это слово по-особому. Оно звучало как «шта!». С восклицательным знаком, даже когда она не имела его в виду.

Я поняла, что и Джозеф-старший все слышал. Родители часто общались между собой по-итальянски, особенно когда не хотели, чтобы их разговор стал известен кому-то еще, и я не поняла, почему отец не сказал об этом по-итальянски. Наверное, это слово на итальянском, stupro, звучало для него слишком отвратительно. Оно было более плотским, более визуальным. А английское rape, напротив, казалось чем-то таким, что можно со временем запереть в алюминиевый ящичек и убрать с глаз долой.