Живой пример

— Вот вам предложение Пундта, — говорит Рита Зюссфельд, — эту историю он желает включить в нашу хрестоматию как свидетельство примерного образа действий. Если хотите знать, мне она напоминает чересчур гладкий гимнастический шест, по которому ни один школьник не вскарабкается наверх. И особенно мне не по душе, что живой пример Пундта совершил свой поступок, не задаваясь никакими вопросами, не по душе мне его бездумный автоматизм. Он подбирает беглеца, не так ли, он прячет его, ни о чем не справляясь, он обеспечивает его питанием, не узнав его имени, и в конце концов готов даже на самопожертвование, не зная, за кого же он приносит себя в жертву. Пусть ценность поступка часового повышается именно из-за анонимности преследуемого, но в рассказе, как мне кажется, чересчур прямолинейно трактуется понятие добра, и призывает он, на мой взгляд, к одному: не спрашивай ни о чем, бери пример с меня. Но разве это естественно? Встречается каждодневно? Что ты скажешь, Марет?

Марет еще не готова отвечать, ей нужно время, чтобы сгладилась непосредственность впечатления, мешающая ей высказать свое мнение, но для начала она хотела бы знать, какой пример подают действия часового? Ведь то, что он демонстрирует нам, это же, так сказать, помощь скрепя сердце, верно? Безрадостное сострадание, если она все правильно поняла. Она не может и не хочет подать голос за предложение Пундта, ибо что же достойно подражания в этом примере, если помощь оказывают скрепя сердце, а оберегают, кипя от раздражения?

Но вот Хайно Меркель, к удивлению Марет, придерживается другого мнения: именно безрадостность оказанной помощи кажется ему убедительной, а также попытка часового не обременять себя знанием подробностей. Он оказывает помощь, хотя сознает, что эта помощь породит сложную коллизию, она пробудит его от удобной летаргии, помогавшей ему до сей поры выносить тупое существование. В этом смысле он может оказать помощь не иначе как скрепя сердце, и он, Хайно Меркель, это хорошо понимает.

Рита Зюссфельд подбирает с полу страницы рукописи, ей надо ехать, ее уже ждут в отеле-пансионе Клевер.

— Бог мой, вы уж извините.

Внезапно раздается стук, стучат уже второй раз, робко, вопросительно, точно кто-то пытается, боясь помешать, напомнить о себе.

— Это полицейский, конечно же, это полицейский.

— У нас? — удивляется Марет.

— Он хочет задать два — три вопроса, поэтому я проводила его в гостиную.

— И он все это время там сидит? Один?

— Я дала ему почитать книгу, — объявляет Рита таким тоном, словно бы полицейскому ничего лучшего и предложить нельзя, и направляется к двери.

— Обожди, — говорит Марет и подходит к креслу, в котором хилый археолог испуганно, словно отражая нападение, откинулся к спинке, готовый, как уже часто случалось, во всем сознаться и от всего отпереться.

Марет строго смотрит на него сверху вниз, и ему уже незачем ни в чем сознаваться, она и в его молчании способна расслышать все необходимые ей объяснения.

— Я сама поговорю в полиции, последний раз, я расскажу им твою историю, быть может, она оградит тебя.

— Это какой-то новый полицейский, — вспоминает Рита, — мне он незнаком. К сожалению, я должна идти.

— Иди, иди, я все улажу, — говорит сестра и открывает дверь.

5

Магда, мрачная горничная отеля — пансиона Клевер, несет в конференц- зал напитки; перед дверью она на мгновение останавливается и, держа поднос в одной руке, прислушивается, прежде чем постучать; порой ей кажется, что там, за палисандровым столом под скрещенным оружием и собранными в пучки стрелами, люди собрались не на конференцию, не на заседание, какое, к примеру, собирают здесь руководители рыбообрабатывающей промышленности, гамбургские цветоводы или специалисты по сжиганию отбросов, а что сидящие сейчас там люди, чередуясь, произносят похоронные или надгробные речи и время от времени раздраженно жалуются на кого-то или на что-то. Ни аплодисментов, ни раскатов хохота, ни восторженных одобрительных возгласов, проникающих в холл и коридоры. И всегда они умолкают, стоит ей, Магде, войти в комнату, и, пока она подает напитки, с каким-то ожесточением читают свои бумаги или прохаживаются для разминки по комнате, только женщина постоянно просит у нее чистую пепельницу.

Господин в домашней куртке как-то раз неожиданно спросил у Магды, есть ли у нее кумир, и когда она, после мучительного раздумья, назвала Катарину Валенте, оказалось, что он этого имени никогда не слышал. Магда подает им торопливо, она подает им без всякой охоты, ибо они не уделяют ей ни малейшего внимания, вообще словно бы не замечают ни ее, ни надвинутую на лоб белоснежную в складках наколку, правда, широкие, обкусанные ногти на ее руках вызывают интерес рыжеволосой женщины.

— Так, значит: один кофе, один чай, один яблочный сок.