Живой пример

Я добрался через дюны до берега, там дело пошло быстрее, там мне не приходилось затрачивать столько сил, ступать было легче, нога, проломив слабую мерзлую корочку, прочно опиралась на плотный песок, и я бежал во весь дух, а вслед за мной вдоль зимнего моря, широкие языки которого лизали песчаный берег, бежала моя длинная тень.

В море медленно двигался на запад конвой, корабли далеко растянулись, а быть может, только сейчас сошлись, их было пятнадцать или двадцать, в окружении эсминцев и тральщиков. Но вот я уже увидел черные отверстия, разверстые пасти в снегу: это казематы, а точки, что удалялись от них, устремляясь в дюны, мои сотоварищи, отход, стало быть, начался, они уже выбрались из казематов, но, возможно, искали лишь укрытия в ямах, надежного укрытия для той минуты, когда замаскированные подземные сооружения взлетят на воздух и рухнут грудой обломков. Я мчался, не глядя, куда ступаю, не отрывая глаз отвалов и плосковерхих холмов, с минуты на минуту ожидая, что они разломятся, развалятся и взлетят вверх, а в рамке дымовых столбов и огня останутся лишь белые развалины; тут до меня сверху, с дюн, донесся окрик, приказ: «Ложись!» Но я сделал вид, что не понял того, кто кричал, и, пропустив мимо ушей его предостережение, не замечая его настоятельных знаков, бежал, подгоняемый страхом, не слыша свистков начальника караула.

Стальные двери были раскрыты настежь. В коридорах горел свет. Я попытался позвать его, но он не услышал. Значит, нужно мне самому добраться до него, по лабиринту, стены которого отпасовывали друг другу эхо моих шагов; он лежал на своем брезенте и не знал, ни что случилось, ни что вот — вот произойдет. Он осуждающе глянул на меня, потер горло и спросил:

— А поесть, дружище, что ж ты не принес мне в последний день поесть?

Тут я сгреб его, поставил на ноги.

— Пошли, — крикнул я, — пошли скорей!

По выражению моего лица, моих глаз, по тону моего приказа, не терпящему возражений, он понял, что сейчас не время для препирательств, обостренное на опасность чутье подстегнуло его и привело в состояние готовности, какой я и не предполагал в нем.

— Бежим, скорей!

Я побежал вперед, мимо стеллажей с чернобрюхими снарядами. Все звуки заглушал многократно повторенный грохот наших каблуков, я побежал к выходу, ничего невоспринимая, кроме собственного тяжелого дыхания и ритмичного стука в голове. Только эти звуки слышал я, порой они прерывались, но тут же возникали вновь, я бежал, спотыкаясь о рельсы, думая, что он бежит следом, ведь грохот каблуков не затихал, не затихало и тяжелое прерывистое дыхание, не могло же быть, чтобы я бежал один, я один, а в какой-то миг я ощутил даже прикосновение и счел, что он коснулся меня, он, бежавший следом за мной.

Мы добрались до выхода, да, мы выскочили на берег и, пригнувшись, побежали к дюнам, не туда, где залегли мои товарищи, а в другую, восточную, сторону, но еще до того, как мы достигли дюн, меня опрокинуло взрывной волной. Я вжался в песок и почувствовал, как дрогнула земля, качнулась, раз и еще раз, а потом, когда все, казалось, уже утихло, раздался взрыв, которым меня подбросило вверх, земля вспучилась, вздыбилась, точно вот — вот готова была разлететься на куски. Очнулся я лежа ногами в воде. Еле-еле, ползком выбрался на берег, оставляя на песке неровный след. Приподнявшись на колени, я взглядом обыскал весь берег до дюн.

Разве мы не вместе добрались до выхода? Разве мы не бежали вместе к дюнам, пока нас не опрокинула взрывная волна? Разве он не лежал рядом? Я так и не отыскал его.

Рита Зюссфельд кладет рукопись на пол, закуривает сигарету и глубоко затягивается, вначале она выпускает дым ленивыми колечками, задумчиво смотрит на него, но внезапно бесшумным движением губ хватает его и вновь глубоко вдыхает в легкие. Она поднимает глаза: а в каких позах сидят ее слушатели?

Марет, все еще пребывающая на зимнем морском берегу, съела уже примерно шестой бумажный носовой платок или, в лучшем случае, сжевала; едва заметно покачиваясь, полуприкрыв глаза, она сидит в какой-то напряженной, неестественной позе. А Хайно Меркель будто соскользнул с сиденья навстречу долетающим до него словам рассказа. Он с трудом удерживается на самом краю огромного кресла, уперев подбородок в кулак, вытянув губы трубочкой.