Женитьба Кевонгов

А камбала обращалась и к корюшке, и к тайменю. Но никто не мог помочь ей.

— Я помогу твоему горю! — сказал тюлень. — Только, чур, и ты поможешь мне.

— Конечно же! Конечно же! — обрадовалась камбала, подплыла к тюленю, погладила плавниками его усы.

В то давнее время тюлень был весь черный, и его можно было заметить далеко во льдах. А у тюленя, известно, много врагов: медведь, орел, лиса…

Тюлень принялся мазать камбалу потайной глиной. Долго и старательно делал он свое дело. Только и было слышно, как он сопит от усердия. На хвост камбале тюлень перенес веер северного сияния, плавники окрасил в цвет тихого заката над августовским заливом.

Камбала любуется собой — не налюбуется. Повернется то одним бочком, то другим, проплывет то над волной, то у самого дна.

Тюлень ждал, ждал, кое-как дождался, когда угомонится камбала.

— Теперь ты принимайся за меня, — говорит тюлень. — Я черный, и меня далеко видно во льдах. Сделай меня серым, чтобы я был незаметен и во льдах и на берегу.

— Мигом я это сделаю, — сказала камбала и стала мазать тюленя белой глиной.

Но у камбалы не было столько усердия, сколько у тюленя. Да и спешила она к своим сородичам, чтобы показать себя. Она нанесла несколько пятен и отстала.

— Фу-у-у, устала, — сказала она.

— Отдохни немного, — посочувствовал тюлень.

А камбала повернулась и поплыла от него.

— Ты куда? — спохватился тюлень.

Камбала сильно ударила плавниками, только и видал тюлень ее плоскую спину. Тюленю стало страшно: он ведь теперь пестрый. Ему не укрыться ни во льдах, ни на берегу; во льдах его выдадут черные пятна, а на берегу — белые.

— Ах, так! — возмутился тюлень и погнался за камбалой. Долго длилась погоня. Но куда там: только тюлень раскроет пасть, чтобы поймать обманщицу, та ловко увильнет в сторону. Тогда разозленный тюлень схватил горсть крупного морского песка и бросил в камбалу. Так и покрылась камбала колючими наростами, похожими на бородавки.

С тех пор прошло много времени. Но и по сей день тюлень враждует с камбалой. Камбала прячется от грозного тюленя в траву на мелководье. Она ложится на дно лагуны, накидывает на себя ил, и ее не видно.

А пятнистый тюлень плавает на глубине, все ищет камбалу, не находит, ныряет до самого дна, всплывает на поверхность залива, поворачивает голову влево, вправо…

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТКРЫТОЕ СЕРДЦЕ НАРОДА

Владимир Санги часто вспоминает один из эпизодов своего трудного, голодного детства, выпавшего на военные годы.

Старейший в их роде дед Мамзин решил приучить мальчика к морской охоте, взял с собой и позволил постоять рядом, пока сам кормил хозяев моря — ызнгов.

Мамзин держал на ладони щепоть чая, сушеные клубни сараны, кусочек сахара и, обращаясь к таинственному ызнгу, говорил: «Вот! Мы пришли к тебе. Бедные мы люди, неимущие». Мальчик слушал старика вполуха и не сводил глаз с его ладони: дома давно не было сахара. Старик припрятал кусочек для самого важного — кормления духов перед охотой.

А старик продолжал: «Дали бы тебе больше, но у нас нет. Бедные мы люди, неимущие. Пожалей нас. Сделай, чтобы нам было хорошо. Чух!» — и Мамзин бросал приношения под куст.

Охотники на долбленых лодках уходили во льды. А мальчик на берегу старался вести себя тихо, не бегал, не озорничал: ведь Тол-Ызнг — хозяин моря может подумать, что. его шалости от сытой жизни, и не даст охотникам добычи!

Не этот ли эпизод, запечатленный памятью сердца, позволил писателю воссоздать одну из выразительнейших сцен романа «Женитьба Кевонгов»?

И хотя действие произведения развертывается в годы, когда первого нивхского писателя Владимира Санги еще не было на свете, ощущения временной трансформации не возникает. Память художника ярко и образно запечатлела сцену приготовления к охоте, а талант писателя воссоздал ее с поразительной достоверностью.

…Пятнадцать лет назад в Сахалинском издательстве вышла в свет книжка под названием «Нивхские легенды».

Это была, по сути дела, проба пера молодого литератора и фольклориста Владимира Санги. Каково же было удивление автора, работавшего в ту пору инспектором по делам малых народов северного Ногликского райисполкома, когда маленькую, неказистую книжицу заметил Константин Федин и прислал ему теплое приветственное письмо.

«Фольклор советских народов, — писал К. Федин, — обогатился теперь еще одним красочным притоком… Появился первый нивхский писатель, которому предстоит открыть другим народам душу и сердце своего».

Прошло время, и Владимир Санги в полной мере оправдал надежды своего «крестного». Одна за другой на Сахалине, во Владивостоке, в Москве выходили книги писателя — стихи, очерки, рассказы, повести, позволившие советскому читателю, как единодушно заметили критики, «взглянуть на жизнь нивхов изнутри».