Жена штурмовика

Мы сидели друг напротив друга, разделенные стеклом, и общались по телефону. У него был отсутствующий, рассеянный взгляд, постоянно уплывающий куда-то в сторону.

Видимо, он до сих пор не мог не то чтобы понять, а принять, что с ним произошло.

Он еще находился на карантине и ожидал со дня на день перевода в основную камеру.

Я приехала на свидание с заготовленной речью. Столько всего мне хотелось ему сказать, и далеко не только ободряющего и хорошего.

На свидании все это вылетело из головы. Нет, я, конечно, успела вставить несколько язвительных фраз касательно того вороха проблем, который он нам всем оставил…

Но дальше этого дело не пошло.

Я все равно была рада его видеть, пусть даже и из-за стекла. Но вместе с тем именно сейчас пришло жесткое и неумолимое осознание того, что ближайшие семь лет (семь долгих лет!) я буду видеть его только так — урывками. Большей частью из-за стекла и — как апофеоз счастья — на длительных свиданиях в лагере.

В самом конце апреля мужа «подняли» с карантина и перевели на третий корпус, где он и находился до конца июля, то есть до перевода в «транзитную хату», откуда уже он и был этапирован в колонию.

С третьего корпуса он сделал мне свой первый звонок поздней ночью, когда по тюрьме начинают перемещаться разного рода запрещенные предметы, в первую очередь средства сотовой связи.

В дальнейшем он звонил каждые два-три дня. Обычно с коротким «Как дела? Как дома? Как дети? Как мамики?». Иногда с какими-то поручениями и просьбами.

Так, например, на мою карту родственники сокамерников сбросили деньги, и я закупила и отправила им посылкой телевизионную приставку. Вместе с этой приставкой я отправила по просьбе мужа и его книгу, которую он потом пронес с собой через все свои странствия.

Книги в СИЗО принимают неохотно, только через фильтр строгой цензуры. В основном отказывают и заворачивают такие передачи. Но в данном случае мне пошли навстречу, обратив внимание, что автор книги и собственно арестант — одно и то же лицо.

В СИЗО я в первый раз столкнулась и с внутренними реалиями того мира, в который переместился мой муж.

У нас была знакомая семейная пара, очень хорошие и чуткие люди. Так вот, муж в этой паре имел выход на администрацию СИЗО и по своей инициативе переговорил с начальником оперчасти на предмет того, чтобы моего мужа не отправляли в колонию, а оставили отбывать наказание в СИЗО, в т. н. «хозбанде».

У этой категории осужденных были определенные поблажки, и им было легче отбывать наказание.

С точки зрения наших знакомых, это был хороший вариант, и я, когда мне они мне рассказали о предпринятых шагах, была того же мнения.

Каково же было мое удивление, когда после визита в оперчасть муж вылил на меня целый ушат своего гнева и недовольства.

«Кто там все это мутит? Вы там что, с ума сошли, что ли, в «баландеры» меня намывать? В «козлы» меня, что ли, решили определить?»

Тогда я так до конца и не смогла понять, в чем заключалась недостойность и неприличие данного предложения, но поняла, что в том мире действуют какие-то свои законы и правила, и больше никаких таких инициатив ни я, ни наши знакомые не проявляли.

Это был его, и только его путь, пройти который он должен был только сам.

Глава VIII Тюремные дневники. «Централ» [3]

В представлении обывателя тюрьма являет собой олицетворение абсолютного мрака и вместилище скорби, равных которым не существует в природе.

В реальности, однако, тюрьма мало чем отличается от любого другого казенного учреждения. Есть в ней что-то и от муниципальной больницы, и от бесчисленных госучреждений типа собесов, ЖЭКов, и, разумеется, от любого заурядного полицейского участка.

Старость, неухоженность, бездушие и неизгладимый отпечаток энергии тысяч людей, откровенно томящихся пребыванием здесь и ненавидящих это место. Касается это как сидельцев, так и людей в серой пятнистой форме.

Как ни странно это прозвучит, но тюрьма не пугает. Она поглощает тебя, придавливает всем своим каменным весом, ослепляет холодным светом никогда не гаснущих ламп, но не вселяет страха, хотя осознание того, сколько страшных вещей произошло здесь, никогда не отпускает тебя.