Жена башмачника

Энца повесила подштанники, панталоны и одну за другой юбки семейства Буффа. Только обосновавшись здесь, она сначала добавляла в воду для полоскания капельку лавандового масла, как обычно делала в Скильпарио, стирая белье своей семьи, но через несколько месяцев перестала. Ее добровольное усердие не было оценено по достоинству, не получило ни признательности, ни одобрения. Ей доставались только упреки – то на подоле складка, то стирка слишком затянулась. За шесть лет на Адамс-стрит родилось четыре младенца. Энца с трудом справлялась с навалившейся на нее работой.

Анна Буффа на полной громкости слушала дуэт из «Риголетто», пока Энца грела на плите куриный бульон. Она порезала тонкими кружочками морковь и высыпала их в суп. Затем осторожно высыпала в горшок пару чашек мелкой пасты – pastina, одну за другой. Крошечные кусочки пасты, размером не больше рисинки, сделали суп густым и наваристым. Джакомина учила Энцу, что все ингредиенты в супе должны быть нарезаны кусочками одного размера, чтобы придать ему нежную консистенцию, чтобы вкус был равномерным и ни один ингредиент не перебивал бы другой.

Энца приготовила поднос, чтобы поставить на него еду для Анны, налила стакан домашнего вина из бутылки с самодельной этикеткой «Isabelle Bell», отрезала несколько ломтиков хлеба, добавила немного мягкого масла, пристроила тарелку с супом. Положив на поднос полотняную салфетку, она отнесла его в гостиную.

Анна Буффа расположилась на оттоманке, обитой коричневой шенилью. Одна нога лежала на мягкой кушетке, другая свешивалась на пол. Глаза ее были закрыты. Бледно-голубое платье задралось до колен, кружевной воротник съехал набок. На мгновение Энца почувствовала жалость. Некогда красивое лицо Анны сейчас было испещрено морщинками – следами тревог. С возрастом кожа стала дряблой, в черных волосах зазмеились серебряные нити. Анна все еще пользовалась по утрам помадой, но к вечеру на губах оставался лишь слабый оранжевый след, только подчеркивавший измученный вид.

– Ваш обед, синьора. – Энца поставила поднос на оттоманку.

– Энца, посиди со мной.

– У меня еще столько работы! – Энца выдавила из себя улыбку.

– Я знаю. Но все-таки посиди.

Энца присела на краешек кушетки.

– Как дела на фабрике?

– Отлично.

– Я должна написать твоей матери, – сказала Анна.

Энца удивилась, откуда взялся этот мирный тон и сентиментальное настроение. Она бросила взгляд на стакан с виски и поняла, что Анна уже расправилась с его содержимым. Это и объясняло внезапную теплоту.

– Вы бы поели супа, – сказала Энца, подкладывая подушечку Анне под поясницу. Это была единственная ласка, которую Анна получала в нынешней жизни, и она наслаждалась этой малостью.

Анна разложила на коленях салфетку и не спеша отхлебнула суп.

– Восхитительно, – поблагодарила она Энцу, разомлев от действия янтарного напитка.

– Спасибо. – Энца взглянула на отекшие лодыжки Анны. – Вам бы попарить сегодня ноги, синьора.

– Да, с лодыжками снова беда, – вздохнула Анна.

– Это виски, – сказала Энца.

– Знаю. Вино идет мне на пользу, а виски – нет.

– Крепкому спиртному некуда деться в нашем теле.

– А ты откуда знаешь? – Анна с подозрением прищурилась.

– Моя мама всегда говорила – если пьешь вино из собственного винограда, оно никогда тебе не навредит. Но на Адамс-стрит мало места для виноградных шпалер, – улыбнулась Энца.

– Эванжелина Палермо выращивает виноград и делает вино, – с горечью сказала Анна. – Поставь мне пластинку.

Энца поставила на патефон запись арии из «Тоски» в исполнении Энрико Карузо.

– Не поцарапай! – прикрикнула Анна.

Энца осторожно опустила иглу на внешнюю бороздку и уменьшила звук.

– Синьора, расскажите мне, почему вы так любите оперу.

– У меня были способности.

– Почему же вы не поете в церкви?

– Я выше этого, – прошипела Анна. – Я не могу растрачивать свой талант в церковном хоре. Поэтому я вообще бросила петь.

Энца вернулась на кухню, чтобы покончить со своими обязанностями. Она пообещала себе, что в ее доме все будет поставлено по-другому. Невестки Анны забирали еду к себе наверх в разное время, а свекровь не уважали вовсе.

Энца с тоской думала о своем доме, о том, как близка она была со своими братьями и сестрами. Они делили еду, обязанности и разговоры. Казалось, что сами горы с их величественными уступами, покатыми зелеными лугами и исхоженными тропами тоже принадлежат им. Раванелли были настоящей семьей, а не просто жили под одной крышей, как Буффа.

Всякий раз, когда она думала о Скильпарио, глаза наполнялись слезами. Разговоры с матерью обычно затягивались за полночь. Энцу внезапно поразила мысль, что семья никогда не искала общества Анны, даже и не думала с ней разговаривать. Анна Буффа не знает, чего лишается, подумала она. А может, и знает. Возможно, именно потому она пила виски и так громко включала музыку. Анна Буффа хотела забыться.