Желтоухий

Ужата стали вялыми и перестали есть. По целым дням лежали они под хворостом почти без движения. Только красивые головки их иногда шевелились, да длинные раздвоенные язычки высовывались вперед, чтобы пощупать, что находится возле их головы.

В один более теплый день Желтоухий выполз из-под хвороста и, медленно извиваясь, пополз по траве. Недалеко от плотины нашел старую брошенную кротовую норку. Ощупав ее языком, он боязливо заглянул внутрь. Ничего подозрительного там не было заметно.

И тогда осторожно, все время щупая языком дорогу, он стал спускаться в темную сырую дыру.

Она оказалась очень глубокой, и он забрался на самое дно. Там он свернулся крендельком, спрятал в самую середину своих извивов остренькую головку, и тихая дрема спустилась понемногу на затихшую молодую змейку.

IV

Когда выпал первый снег, Желтоухий уже спал крепким сном. Этот сон был так глубок, что ужонок казался мертвым. Он не шевелился, не дышал, сердце его перестало биться, и все тело закоченело так, что казалось совершенно твердым.

Времени больше не было для него. Наверху бушевали зимние вьюги да метели, снег сугробами заносил канавы и заборы. Мороз крепчал с каждым днем, а ужонок спал себе мертвым сном, не подозревая того, что делается на земле. Он ничего не видел, не слышал, не чувствовал.

Поэтому зима для него мелькнула, как один миг. Когда весеннее солнце прогрело землю, он проснулся как ни в чем не бывало, словно он уснул только вчера.

Медленно он шевельнул головой, расправил залежавшиеся бока и, не спеша, стал выбираться из норки.

Яркое солнце ослепило его, когда его голова с золотистыми пятнышками возле ушей осторожно выглянула наружу. На минуту замер он неподвижно, как будто пораженный силой апрельских лучей, подождал, подразнил кого-то быстрым раздвоенным язычком и вдруг решительно выполз наружу.

Сильный голод беспокоил его и заставлял торопиться. Он с жадностью схватил крупного жука, лопавшегося ему на дороге. Так начались его весенние охоты, жертвами которых становились разные черви, насекомые и улитки. Желтоухий разыскивал их с удивительным искусством.

Когда в мае вода в пруду потеплела, Желтоухий стал спускаться в него и плавал так хорошо, как будто пруд был его родным домом.

Здесь находил он всегда обильную добычу: водяных жуков и их личинок, всевозможных водяных насекомых и улиток. Но больше всего доставляли ему удовольствие бесчисленные головастики, которых он без труда догонял среди стеблей подводных растений. Мягкие, жирные, неспособные от него увернуться, они составляли его любимую пищу.

Он ловил их постоянно, ныряя за ними на дно, и порою так наедался, что часто едва вылезал из воды, чтобы, спрятавшись где-нибудь, под корнями кустов, лежать по целым часам неподвижно, пока желудок не переварит проглоченное лакомство.

С каждым днем его умение плавать делалось все больше и больше. Он не только выучился ловить увертливых водяных клопов, гладышей и водомерок, но ухитрялся схватывать молоденьких рыбок: карасей, вьюнов, гольцов и щиповок. За ними приходилось нырять довольно глубоко и долго оставаться под водой. Это, впрочем, ему было совсем ни по чем.

V

От сытного корма Желтоухий рос и жирел с каждым днем и становился сильной и красивою змейкой.

Теперь он уже более смело ползал в траве, уходя иногда довольно далеко от пруда, и вновь находил дорогу обратно.

Все-таки пруд и старая плотина были его настоящим владением, где он знал каждый уголок.

Один раз в полдень, когда он любил полежать и погреться на солнышке, к нему на берег выползли вдруг из кустов два ужонка. Это были его родные братья, с которыми он вместе вышел из одной навозной кучи.

Где они пропадали все это время, он, конечно, никогда не узнал, но встретился с братьями очень мирно, и с тех пор нередко они ползали вместе, вместе лежали и купались в пруду.

Впрочем, совместная жизнь их продолжалась недолго. Одного из братьев неожиданно клюнула серая ворона. И хотя она не стала его есть, потому что ужонок изогнулся и брызнул ей в глаза вонючей жидкостью, которой ужи умеют защищаться от своих врагов, все-таки бедному ужонку пришлось очень плохо: крепкий вороний клюв раздробил ему голову, повредил мозг, и через несколько часов ужонок уже сделался сам добычей красных лесных муравьев, которые сбежались толпами к его бездыханному телу.

Другой ужонок попался в руки деревенских мальчиков, которые долго над ним потешались, подбрасывали его палкой, сажая его на ветки шиповника, и, наконец, заколотили его до смерти.

— А то, смотри, ночью приползет да «укусит» в самый глаз. А то в ухо залезет.

Желтоухий снова остался один. Впрочем, потерю обоих братьев он перенес совершенно равнодушно, вернее совсем ее не заметил. Он вообще не умел думать. Он жил без размышлений, делая то, что ему подсказывали обстоятельства и верный инстинкт жизни, который руководил всеми его движениями.

Так прошло его второе лето, и к зиме, когда с первыми морозами он влез в кротовую норку, чтобы хорошенько выспаться за зиму, он уже был почти вчетверо больше своего первоначального роста.

VI