Желтоухий

На небе сияла полная луна, и блеск ее отражался в маленьких блестящих глазках змейки. Только самые яркие звезды видны были на небе, такое оно было светлое от холодных лунных лучей. Змееныш, впрочем, не обращал никакого внимания ни на звезды, ни на луну, ни на темные тени деревьев, застывших в неподвижном воздухе в виде каких-то туманных облаков.

Он лежал, дышал и всем телом ощущал сырую прохладу ночи.

Лунный свет обливал его маленькую голову и делал заметными два светлых желтых пятнышка у его затылка. По этим пятнышкам опытный глаз без труда узнал бы в нем маленького ужонка.

Через несколько времени из той же норки вылез другой такой же змееныш, а за ним третий, и оба они свернулись возле первого, предаваясь ночному покою.

Еще через час ужата опять зашевелились. Первый из них, которого мы будем называть Желтоухим, потому что его ушные пятнышки были ярче и желтее, чем у его братьев, вдруг поднял красивую головку и стал качать ею из стороны в сторону, как будто прислушиваясь к царящей кругом тишине.

В это время стебли травы сильно качнулись, и из темноты выпрыгнуло что-то серое, приземистое и большое. Это была жаба, охотившаяся в этих местах на спящих навозных мух. Она шлепнулась как раз перед мордочкой Желтоухого и удивленно уставилась на него своими блестящими выпуклыми глазами.

Ужонок тотчас скрутился, как гибкая стальная пружинка, втянул в самую середину свертка свою голову и начал грозно шипеть, высовывая и пряча свой быстрый черный и раздвоенный на конце язычок.

Жаба смотрела несколько секунд на него и вдруг повернулась и мелкими прыжками удалилась туда же, откуда пришла.

Ужонок продолжал еще некоторое время злиться, потом успокоился, поднял повыше красивую головку и, развернувшись, пополз прочь от навозной кучи, сгибаясь между стеблями растений и попадающимися неровностями почвы.

Вслед за ним тронулись в путь и другие двое ужат.

Думали ли они что-нибудь о том, куда и зачем они ползут? О, конечно, нет! Для того, чтобы уметь думать, нужно иметь много больше способностей, памяти, опыта и еще кое-чего другого, чего не было у наших ужат. Они ползли потому, что чувствовали потребность двигаться. Бессознательно их влезло в ту сторону, куда понижалась почва и откуда тянуло сыростью и неуловимым для человека запахом воды.

Этот запах как будто притягивал их и, несмотря на то, что новорожденные ужата ничего не испытали, кроме темной тесноты своей яичной скорлупки, они безошибочно направлялись теперь к недалекому пруду, который помещался под деревьями сейчас же за капустным огородом дяди Архипа.

Иногда ужата останавливались как будто на отдых, но потом снова пускались в дорогу, и к утру они уже были на самом берегу пруда. Там они забрались в густые кусты ивняка, разросшегося возле воды. Там же они встретили восход солнца, неподвижно притаившись под слоем опавшей листвы, которая густо покрывала здесь сыроватую почву.

III

Прошло три дня. Ужата были уже как дома на заросшем кустами берегу. Скоро любимым местом их сделалась старая земляная плотина, запиравшая пруд. Посредине ее был сделан деревянный шлюз для спуска воды. Возле него навалена большая куна хвороста. Его заготовил здесь дядя Архип на всякий случай для починки плотины в весеннее время, когда полая вода, сбегающая в пруд по оврагу, размывала плотину. Вот под этот-то хворост любили забираться ужата ночью, когда воздух становился слишком сырым и холодным. Здесь лежали они неподвижно всю ночь. А утром, когда солнце нагревало воздух, ужата выползали погреться в теплых солнечных лучах. Они забирались тогда на хворост, и их серые тонкие тельца было трудно отличить от темной коры сучьев.

Разогревши на припеке свою холодную кровь, ужата становились бойчее и начинали ползать в траве, гоняясь за своей мелкой добычей.

Желтоухий особенно ловко охотился за червями, гусеницами, голыми слизняками, комарами и мухами. Медленно подползал он к намеченной заранее жертве, осторожно свертывался спиралью и вдруг выкидывал вперед грациозную головку на длинной изящной шейке, без промаха схватывал то неосторожного комара, то зазевавшуюся муху. Все, что он мог поглотить, становилось его добычей, если попадалось ему на пути.

Иногда он спускался к пруду и плавал в нем возле берега, находя и в воде немало такого, что было ему по вкусу: молодых пиявок, червей, улиток и личинок разных водяных насекомых. Его прожорливость была значительно больше, чем у его братьев, а потому он стал понемногу обгонять их и ростом и силой.

Так проходили дни за днями. Миновала теплая августовская погода. В середине сентября опять потеплело. Две недели стояло теплое солнечное бабье лето. Разноцветными уборами оделись кусты и деревья.

Серебристые нити странствующих паучков медленно потянулись над улыбающейся землей, и в последний раз рощи и лесные опушки оживились стайками маленьких птичек, которые собирались отлететь в далекую страну.

К концу сентября погода опять резко изменилась. Задул северный ветер, наступило ненастье. По ночам становилось совсем холодно, и нередко под утро седой иней садился на зазябшую траву.