Жажда

Подумав о Джексоне, я достаю из кармана телефон и открываю мой мессенджер. У меня шесть сообщений от Джексона – все они были отправлены во время землетрясения. Я их не открывала, потому что поначалу была слишком зла на него и не хотела выяснять, что он пытается сказать. Затем я не стала их открывать, поскольку не желала, чтобы кто-нибудь видел, как я буду их читать. Мои эмоции обычно написаны у меня на лице, и мне совершенно не нужно, чтобы кто-то узнал о моих чувствах к Джексону, тем более что теперь я понятия не имею, будут ли у меня с ним отношения или нет.

Первое сообщение пришло через несколько минут после окончания урока по британской литературе.

Джексон: Я думал, что встречу тебя в изостудии, но тебя нет. Ты что, заблудилась?(Подмигивающий смайлик).

Еще несколько секунд – и приходит второе сообщение.

Джексон: Поисково-спасательная операция не нужна? (Удивленный смайлик).

Третье сообщение пришло почти сразу после второго, после чего быстро последовали следующие три.

Джексон: Прости, что надоедаю, я просто хочу узнать, нет ли у тебя проблем. Тебе же не досаждают Марк и Куинн?

Джексон: Ты в порядке?

Джексон: Я беспокоюсь. Просто подтверди, что эти козлы не подстерегли тебя опять. С тобой все хорошо?

Джексон: Грейс?

Я помню, как эти сообщения приходили на мой телефон во время землетрясения, и оставляла их без внимания. Но теперь, прочитав их, я испытываю чувство вины. Нет, не потому, что не ответила на них сразу – как-никак тогда было землетрясение.

И я определенно не обязана ему отвечать только потому, что он того хочет. Но я чувствую себя виноватой из-за того, что так накинулась на него в изостудии, когда он просто-напросто беспокоился обо мне. И из-за того, что я так долго не отвечала ему, хотя в своих сообщениях он даже извинился, чего, как и произнесения слова «пожалуйста», великий Джексон Вега – я в этом уверена – не делает почти никогда.

Тогда, в чулане для хранения художественных принадлежностей, я думала только об одном – о том, как мне неловко, что он цапается с Флинтом и выставляет меня на посмешище. Тогда я не подумала, что он находится там из-за тревоги обо мне, а с Флинтом сцепился потому, что нервы у него сдали.

В моей прежней школе мне показалось бы нелепым и, возможно, даже стремным, если бы какой-то парень так беспокоился обо мне. Но беспокойство Джексона вполне объяснимо, ведь ему уже дважды приходилось меня спасать, да еще последние его сообщения пришли на мой телефон в разгар долбаного землетрясения, которое так всех взволновало, что потом на всех уроках каждый учитель минут десять распинался о правилах безопасного поведения во время землетрясений.

Если все вокруг так распсиховались из-за этого землетрясения, то чего же возмущаться тем, что Джексон тоже психанул.

Потому что я переживаю из-за того, что заставила его так долго ждать ответа, я отправляю ему сразу три сообщения подряд.

Я: Прости, была занята и не проверяла телефон.

Я: Ты занят? Хочешь поисследовать замок вместе со мной?

Я: И знаешь, ты так и не сообщил мне, в чем состоит соль той шутки про пирата.

Когда он не отвечает сразу, я сую телефон в карман блейзера и забредаю в один из боковых коридоров, понятия не имея, куда он меня приведет.

Прохожу мимо помещения, где двое человек в белых костюмах и защитных масках занимаются фехтованием, наблюдаю за ними несколько секунд, затем иду мимо комнаты, в которой кудрявый парень играет на саксофоне. Я узнаю мелодию – это «Autumn Leaves», и от ее звуков у меня подгибаются колени.

В 1958 году Кэннонболл Эддерли записал джазовый альбом под названием «Somethin’ Else». Среди исполнителей там были также Майлс Дэвис и Арт Блейки, и у моего отца этот альбом был любимым – особенно песня «Autumn Leaves». Работая по дому, он ставил его снова и снова, так что мне пришлось выслушать эти композиции по меньшей мере раз сто, причем отец подробно разбирал каждую ноту, объясняя опять и опять, почему Эддерли был такой гениальный музыкант.

Тот месяц, который прошел после гибели моих родителей, это, наверное, самый долгий промежуток времени в моей жизни, в течение которого я ни разу не услышала эту песню, и то, что она звучит сейчас, это, похоже, знак. А также удар под дых.

На глаза мои наворачиваются слезы, и мне хочется одного – поскорее уйти. Я поворачиваюсь и бросаюсь наутек, не разбирая дороги, зная только, что надо спасаться, бежать со всех ног.

Добежав до черной лестницы, я взбираюсь все выше, выше и выше, пока не поднимаюсь на самую высокую башню. Большая ее часть занята комнатой с закрытой дверью, но рядом есть помещение поменьше, с огромным окном – единственным из всех, виденных мною в этом замке, на котором не задернуты шторы. Выходит оно на фасад, и, хотя снаружи уже темно, вид отсюда все равно великолепный – освещенный фонарями снег и темно-синее небо, усеянное бесчисленным множеством звезд.