Все стены здесь занимают встроенные книжные шкафы, есть также несколько мягких удобных кресел. Это определенно что-то вроде читального уголка: здесь есть все, от классики до Стивена Кинга, – но я пришла сюда не затем, чтобы читать, как бы я ни любила это занятие.
Вместо чтения я опускаюсь на одно из кресел и наконец даю волю слезам.
Они льются ручьями – так я не плакала со времени похорон и сейчас не уверена, что смогу остановиться. Горе терзает меня, как бешеный зверь, и у меня все болит.
Я пытаюсь плакать тихо – мне совсем не хочется привлекать к себе внимание, – но это нелегко, ведь мне так больно. Я обхватываю себя руками и начинаю раскачиваться, желая унять боль и изо всех сил стараясь держать себя в руках, хотя все внутри меня разваливается на куски.
Но из этого ничего не выходит. Слезы все текут и текут, и грудь разрывают надрывные рыдания.
Не знаю, сколько времени я сижу здесь, борясь с болью и одиночеством, порожденными внезапной потерей моих родителей, а затем, месяц спустя, и всего привычного мне уклада жизни, – но за это время небо из темно-синего успело стать черным как смоль.
А слезы успели иссякнуть.
Почему-то из-за того, что у меня закончились слезы, мое тело стало болеть еще больше.
Но сколько бы я тут ни сидела, мне все равно ничего не изменить. А значит, я могу с тем же успехом встать и уйти. У Мэйси скоро закончится тренировка по танцам, и мне совершенно не хочется, чтобы она пошла искать меня.
Нельзя допустить, чтобы она или кто-то другой увидел меня такой, – именно эта мысль и побуждает меня встать. Но, повернувшись, я обнаруживаю, что рядом все-таки кто-то есть.
Джексон.
Глава 32
Это не совпадение, что денали и «отрицание» состоят из одних букв[12]
Джексон стоит на лестничной площадке, лицо его бесстрастно, но испытующий взгляд устремлен на меня.
Меня охватывает стыд, лицо мое вспыхивает, дыхание пресекается. Может, спросить его, сколько времени он тут стоит? Нет, на самом деле это неважно – ведь в любом случае он здесь уже достаточно долго.
Я жду, чтобы он что-то сказал – спросил опять, в порядке ли я, или велел мне перестать ныть, или еще что-нибудь в этом же духе.
Но он ничего не говорит.
А просто стоит, глядя на меня этими своими колдовскими глазами, пока у меня опять не перехватывает дыхание, на сей раз уже по другой причине.
– И-извини, – выдавливаю я из себя. – Мне надо идти.
Он не отвечает, я иду к лестнице, но он преграждает мне путь. Продолжая смотреть на меня, чуть склонив голову набок, как будто он пытается что-то понять, меж тем как я молюсь о том, чтобы земля разверзлась и поглотила меня.
Вот бы сейчас произошло еще одно землетрясение, думаю я. Сейчас для этого самое время.
Когда он наконец прерывает молчание, его голос звучит немного хрипло:
– Почему?
– Почему мне надо уйти? Или почему я плакала?
– Ни то, ни другое.
– Не знаю… что мне на это сказать. – Я делаю долгий выдох. – Послушай, прости, что в изостудии грозилась ударить тебя. Просто иногда ты бесишь.
Он вздергивает бровь, но в остальном его лицо остается бесстрастным.
– Ты тоже.
– Да. – Я деланно смеюсь и показываю на свои все еще мокрые щеки: – Я понимаю, почему ты можешь так считать.
Я стою от него в нескольких шагах, но он мигом подходит ко мне, так что между нами остается всего пара дюймов. У меня пересыхает во рту.
Я жду, чтобы он что-то сказал, но он молчит. Я жду, когда он дотронется до меня, но он не делает и этого. А просто стоит так близко, что я чувствую его дыхание на моей щеке. Так близко, что он наверняка чувствует мое дыхание на своей.
Но его темные глаза по-прежнему пусты.
Идут секунды, более похожие на минуты, пока он наконец не шепчет:
– Каково это?
– О чем ты? – недоумеваю я, немного опасаясь, что его ответ окажется частью какой-то шутки.
– Каково это – уметь давать волю своим чувствам?
– В каком смысле? Ты про то, что я плакала? – Меня опять обжигает стыд, и я пытаюсь вытереть со щек остатки слез. – Извини. Я не хотела, чтобы это кто-нибудь видел. Я…
– Дело не только в этом. Я хотел спросить: каково это – уметь показывать свои чувства, когда тебе того хочется, не беспокоясь о… – Он замолкает.
– О чем? – спрашиваю я. – Не беспокоясь о чем?
Несколько долгих секунд он просто смотрит на меня, затем качает головой и говорит:
– Неважно. – Он проходит мимо меня, открывает дверь комнаты и заходит внутрь.
Я гляжу ему вслед, не зная, что делать. Вроде бы наш разговор окончен, и он дал мне понять, что не задерживает меня, но дверь он оставил открытой, что выглядит как приглашение.
Я в нерешительности стою перед ней, когда он наконец высовывает из нее голову и спрашивает:
– Ты идешь?
Я захожу в комнату, следуя за ним, – как же иначе? Но я совершенно не готова к тому, что я там нахожу: у меня создается впечатление, что комната есть не что иное, как моя персональная Страна чудес.
Книги тут везде, их сложенные как попало стопки высятся на каждой горизонтальной поверхности.