Жажда

В углу поставлены три гитары и набор ударных инструментов, на котором мне тут же хочется поиграть, как я играла на своем, когда он еще у меня был.

Когда у меня еще много чего было.

В центре комнаты стоит громадный черный кожаный диван с горами толстых мягких подушек, на которых хочется подремать.

Мне хочется все здесь потрогать, провести ладонями по набору ударных инструментов, чтобы почувствовать его душу. У меня еще хватает выдержки, чтобы не следовать моим порывам, но дается мне это нелегко. Настолько нелегко, что мне приходится засунуть руки в карманы блейзера, чтобы перестраховаться.

Потому что я только сейчас поняла, что это комната Джексона, и сказать, что для меня это неожиданно, – значит не сказать ничего.

Джексон, похоже, нисколько не интересуется тем, что его окружает, что не кажется мне странным, ведь все это его собственные вещи. Он видит, трогает и использует их каждый день. Но как же он может не обращать вообще никакого внимания на книги по искусству, сложенные на полу у дивана, или на гигантский фиолетовый кристалл на письменном столе? И что бы там ни думал он сам, лично мне не по себе от того, что я нахожусь тут вместе с ним.

Поскольку он ничего не говорит, я начинаю рассматривать картины, развешанные на стене, с их яркими, энергичными цветами и широкими мазками. А рядом с его письменным столом – глазам своим не верю – висит карандашный набросок женщины с растрепанными волосами и озорными глазами, одетой в широкое кимоно.

Я узнаю этот рисунок, во всяком случае, думаю, что узнаю, и подхожу ближе, чтобы рассмотреть его получше. И действительно…

– Это Климт! – говорю я.

– Да, – подтверждает он.

– Это был не вопрос. – Рисунок в рамке, и я стучу по стеклу в его правом нижнем углу, там, где художник поставил свою подпись. – Это подлинный Климт, а не репродукция.

На сей раз он не говорит ничего, даже «да».

– Ты так и будешь стоять столбом, засунув руки в карманы? – вопрошаю я. – И даже не ответишь?

– Ты только что сказала мне, что не задаешь вопросов.

– Верно, но это не значит, что я не хочу узнать историю этого рисунка.

Он пожимает плечами:

– Никакой истории нет.

– Рядом с твоим письменным столом висит подлинный Климт. За этим должна стоять какая-то история. – Мои руки дрожат, когда я снова касаюсь стекла. Я еще никогда не находилась так близко к произведению Климта.

– Мне понравился этот рисунок. Он напомнил мне кое-кого. И я его купил.

– И все? Это и есть твоя история? – Я в изумлении смотрю на него.

– Я же сказал тебе, что никакой истории нет. Это ты настаивала, что она есть. – Он склоняет голову набок и глядит на меня, сощурив глаза: – Или ты хочешь, чтобы я солгал?

– Я хочу, чтобы ты… – Я качаю головой и делаю еще один долгий выдох. – Я не знаю, чего хочу.

Он смеется – это первое проявление его эмоций с тех пор, как в изостудии он, напрягшись, спросил меня, действительно ли я в порядке.

– Мне знакомо это чувство.

Он стоит в нескольких ярдах от меня, и мне хочется, чтобы он был ближе, чтобы мы касались друг друга.

Но в то же время мне, разумеется, страшно дотронуться до него и еще более страшно, что он дотронется до меня. Находиться в его комнате – это уже слишком. И впервые видеть, как он нервно покусывает нижнюю губу, – тоже.

Если Джексон коснется меня, обнимет, поцелует, это будет настолько слишком, что я боюсь взорваться уже при первом прикосновении его губ к моим. Боюсь сгореть на месте. Если его рука коснется моей, я пропаду. Это едва не произошло, когда он принес меня в мою комнату после игры в снежки, притом это было до того, как он прислал мне вафли, до того, как проводил меня на урок и так очаровал своими сообщениями на мой телефон. И до того, как я увидела эту комнату.

Интересно, боится ли он того же? Вместо ответа он поворачивается и входит в соседнюю комнату – видимо, это его спальня. Но тут до него доходит, что я все еще разглядываю рисунок Климта, а также все остальные поразительные вещи, собранные здесь, и не следую за ним.

Он возвращается и приглашает меня в свою спальню.

– Идем. Я хочу тебе кое-что показать.

Я иду за ним, не задавая вопросов. Когда рядом был Флинт, мне порой становилось боязно оставаться с ним наедине. Все внутри меня кричит, что Джексон куда опаснее, чем Флинт, и все же мне совсем не страшно находиться с ним один на один в его спальне. С ним мне не будет страшно нигде, что бы мы ни делали, чем бы ни занимались.

Не знаю, глупо ли это с моей стороны или же, напротив, говорит о том, что я хорошо разбираюсь в людях. Впрочем, не все ли равно?

Джексон останавливается у своей кровати и берет с нее толстое красное одеяло. Затем открывает верхний ящик комода, достает из него пару перчаток на искусственном меху и бросает их мне.

– Надень их и пойдем со мной.

– Куда? – недоуменно спрашиваю я. Но следую за ним. Он надевает на меня перчатки.

Затем открывает окно, и внутрь врывается морозный воздух.

– Ты шутишь? Я туда не пойду. Там я заледенею.

Он оглядывается на меня и подмигивает. Подмигивает!

– С каких это пор ты начал подмигивать?