Жажда

– Здравствуй, Грейс, – тихо говорит она. – Можешь пользоваться одной из моих книг, пока не найдешь «Гамлета» в Интернете. Поскольку ты кажешься мне стеснительной девочкой, невзирая на твое близкое знакомство с самым небезызвестным учеником Кэтмира, я не стану просить тебя встать и представиться. Но ты должна знать, что мы тебе рады, и, если тебе что-нибудь понадобится, заходи ко мне, не бойся. Мой график консультаций вывешен на двери.

– Спасибо. – Я опускаю голову, чувствуя, как вспыхнули мои щеки.

– Не за что. – Она ободряюще сжимает мое плечо и проходит вперед. – Мы очень рады, что ты здесь, среди нас.

Когда я беру книгу, Мекай подается в мою сторону и шепчет:

– Акт второй, сцена вторая.

– Спасибо, – одними губами произношу я.

Миссис Маклин хлопает в ладоши, затем картинно разводит руки в стороны и зычно декламирует шекспировский пятистопный ямб:

«До вас дошла о том, наверно, новость,

Как изменился Гамлет. Не могу

Сказать иначе, так неузнаваем

Он внутренне и внешне»[11].

Всю оставшуюся часть урока мы обсуждаем превращение Гамлета из образцового принца в отъявленного нытика. Миссис Маклин продолжает театрально декламировать, Мекай через каждую пару минут шепчет мне на ухо, выдавая очередной озорной комментарий, и в итоге урок литературы получается куда более занимательным, чем можно было бы подумать. На вид Мекай грозен, но он классный и очень остроумный. Общаться с ним легко, и я получаю от урока куда большее удовольствие, чем ожидала, особенно если учесть, что один раз я уже проходила эту пьесу.

Так что, когда звенит звонок, я испытываю некоторое разочарование – пока не вспоминаю, что следующим моим уроком будет изобразительное искусство. Это мой любимый предмет еще со времен моей учебы в начальной школе, и мне не терпится выяснить, как его преподают здесь, в Кэтмире. Но для этого мне придется отправиться в изостудию, а раз так, надо вернуться в мою комнату и утеплиться.

До изостудии можно дойти за десять минут, так что мне нет нужды напяливать на себя столько теплых одежек, сколько я надевала, когда проделывала мои первые вылазки на территорию школы. Но мне необходимо облачиться в плотную толстовку и длинное пальто, а также надеть перчатки и шапку – ведь получить обморожение отнюдь не входит в мои планы.

Надеюсь, мне хватит времени подняться в комнату, одеться и добраться до изостудии до того, как прозвенит следующий звонок. На всякий случай я немного ускоряю шаг, чтобы успеть взобраться по парадной лестнице до того, как на нее повалят все.

– Зачем так спешить, Новенькая?

Я с улыбкой смотрю на Флинта, который появился слева от меня.

– Между прочим, у меня есть имя.

– А, ну да. – Он делает вид, что размышляет. – Напомни мне, как тебя зовут?

– Выкуси.

– Необычное имя… Кстати, здесь тебе все-таки лучше быть поосторожнее с употреблением этого слова.

– Это еще почему? – Я вскидываю бровь. Мы идем по коридорам, и я замечаю, что сейчас, когда я иду не с Джексоном, а с Флинтом, никто не шарахается в стороны с нашего пути. Это очень похоже на старую видеоигру, которая так нравилась моему отцу и в которой тебе надо успеть добежать до пересекающей улицу лягушки до того, как ее раздавит одна из восьми миллионов машин.

Иными словами, ученики в коридоре ведут себя нормально. И с каждым новым столкновением я чувствую себя все менее и менее напряженной.

– Ты и правда станешь утверждать, что не знаешь?

– Не знаю чего?

Флинт пристально смотрит на меня, я на него, он качает головой и удивленно поднимает брови:

– Неважно. Я ошибся.

В том, как он это говорит, есть нечто такое, от чего мне становится не по себе. Так же я чувствовала себя, когда увидела, что Джексон и Лия находятся на морозе без курток.

И тогда, когда Флинт упал с дерева и отделался всего парой синяков.

И тогда, когда Лия читала в библиотеке речитатив на аккадском языке и не поняла, о чем я, когда я заговорила о языках коренных народов Аляски.

– Я не дура и понимаю, что здесь что-то не так, хотя пока и не знаю всей правды.

Сейчас я впервые признала, что у меня есть подозрения – прежде я не признавалась в этом даже самой себе, – и я рада, что могу облечь их в слова, не дав им и дальше отравлять себя.

– В самом деле понимаешь? – Флинт вдруг подходит ко мне вплотную, его тело оказывается всего в нескольких дюймах от моего. – В самом деле?

Я не отхожу назад, несмотря на отчаянность, внезапно зазвучавшую в его голосе.

– В самом деле. А теперь расскажи мне, в чем тут суть.

Проходит минута, и, когда он прерывает молчание, тревога в его голосе уже не звучит. Как и все остальное, что только что чувствовалось в его тоне, – впечатление такое, будто предостережения, которое я только что слышала своими ушами, не было вообще. Осталась только всегдашняя подчеркнутая медлительность его речи – такая же неотъемлемая черта Флинта, как крепкие мускулы и янтарные глаза.

– Тогда это будет неинтересно.

– Странное у тебя понятие об интересном.

– Настолько странное, что ты себе даже не представляешь. – Он шевелит бровями. – Ну, так что же у тебя на уме?

Я воззряюсь на него: