Zettel

232. Здесь мы могли бы также сказать, что мы попали не в символический язык, а в написанную картину.

233. «Только картина, проникнутая намерением, приближается к действительности как ее мерило. Извне она кажется равно безжизненной и изолированной». – Это подобно тому, как если бы мы поначалу рассматривали картину так, словно мы в ней живем, будто и предметы, написанные на ней, окружают нас в действительности, а потом мы делали бы шаг назад и оказывались снаружи, созерцали бы раму, и картина становилась просто разрисованной поверхностью. Таким образом, когда мы намереваемся сделать что-то, мы окружены картинами нашего намерения, и мы живем среди них. Но когда мы выходим за пределы намерения, оно оказывается простыми пятнами на холсте, безжизненными и не представляющими для нас никакого интереса. Когда мы стремимся к чему-то, мы живем в пространстве намерения, среди картин (теней) намерения, наряду с действительными вещами. Представим себе, что мы сидим в затемненном кинозале и будто бы проникаем в фильм, живем в нем. И тут зал озаряется светом, но кино продолжают проецировать на экран. Однако теперь мы неожиданно оказываемся снаружи и видим это как движения светлых и темных пятен на поверхности экрана.

(Во сне порой случается так, что мы сначала читаем какую-то историю, а потом сами в ней действуем. И после пробуждения ото сна иногда это выглядит так, будто мы вернулись назад из сна и видим его теперь перед собой как чуждую картину.) И это также означает что-то вроде «жить на страницах книги».

234. Не то чтобы этот символ далее не мог быть истолкован, просто я этого не делаю. Я не истолковываю его, поскольку чувствую себя в нынешней картине как дома. Если я что-то толкую, то перехожу с одного уровня мысли на другой.

235. Если я рассматриваю подразумеваемый символ ‘со стороны’, то мне становится ясно, что он мог бы быть истолкован так-то и так-то; если это одна ступень моего мыслительного пути, то это естественная для меня остановка, и его дальнейшее истолкование меня не занимает (и не тревожит). – Это подобно тому, как, имея при себе и используя таблицу, например, расписание поездов, я совершенно не беспокоюсь о том, что вообще-то таблица может допускать различные толкования.

236. Если я попытаюсь описать процесс намерения, я прежде всего почувствую, что оно может сделать то, что должно делать, только если содержит очень точную картину того, что намеревается сделать. Но этого тоже недостаточно, потому что картина, какой бы она ни была, может интерпретироваться по-разному; поэтому эта картина тоже остается изолированной. Когда взглядом схватывается одна эта картина, она внезапно становится мертвой, из нее словно изъяли что-то, что раньше давало ей жизнь. Это не мысль, не намерение; какие бы сопровождения мы для нее ни воображали, артикулированные или неартикулированные процессы или любое чувство, она остается изолированной, она не указывает ни на какую реальность вовне.

На это кто-то скажет: «Конечно, намеревается не сама картина, а мы с ее помощью». Но если это намерение, это значение опять же есть то, что осуществляется посредством картины, тогда я не вижу, зачем здесь нужен человек. Процесс пищеварения тоже может изучаться как химический процесс, независимо от того, что он происходит внутри человека. Мы хотим сказать «Значение, конечно, по сути дела духовный процесс, процесс сознательной жизни, а не мертвой материи». Но чем таковой должен определяться в качестве именно специфического характера того, что происходит, если мы вообще еще думаем о процессе? И теперь нам кажется, что намерение вообще не может быть никаким процессом. – Потому что то, что нас здесь не удовлетворяет, – это грамматика процесса, а не специфический вид какого-то одного процесса. – Можно сказать: мы должны называть «мертвым» в этом смысле любой процесс!

237. Можно бы сказать едва ли не так: «Подразумевание (Meinung) движется, тогда как всякий процесс стоит».

238. Говорят: Как этот жест, это положение руки, эта картина могут быть желанием, чтобы то-то и то-то случилось? Это ведь не более, чем просто рука над столом, она обособлена и не содержит смысла! Как одинокая декорация, которая забыта в кладовке до начала театральной постановки. Она обладает жизнью только на сцене.

239. «В это мгновение перед моим сознанием возникла мысль». – И как она возникла? – «Я будто узрел эту картину». – Так что, мысль была картиной? Нет; ибо если я просто расскажу кому-нибудь о картине, он не ухватит мысль.

240. Картина была ключом. Или же казалась ключом.

241. Представим себе комикс в схематических картинках, то есть нечто более похожее на рассказ в нашем языке, чем последовательность реалистических картин. На таком иллюстративном языке, в частности, можно запечатлеть, скажем, ход битвы. (Языковая игра.) И предложения нашего словесного языка стоят гораздо ближе к картине этого иллюстративного языка, чем полагают.