Он не вернулся, повторяет она в голове. Сперва сама не верит этой мысли. Ощупывает ладонями грязь у ног. Чувствует в темноте влажный суглинок между пальцами. Его там нет. Нет, он
24 дня 7 часов
Кэтрин Сойерс, Нуль-6, вне себя. Кто-нибудь должен был ей сказать. Ей наговорили уйму других вещей: что карьера офицера полиции идет вразрез с семейной жизнью, что, став лейтенантом, фактически становишься политиком, что быть женщиной — значит быть в 3,5 раза эффективнее любого мужчины того же ранга, а все окружающие тем временем ведут себя так, будто мэр дает тебе лычки только для поддержания реноме. Предупредили даже, что зарплата отстойная. И не соврали.
Но ни одна душа ей не сказала, что в один прекрасный день вселенная щелкнет выключателем, и ты из яркой, амбициозной восходящей звездочки вдруг превратишься в старую, озлобленную погасшую звезду, тянущую свой пятый десяток по уши в выплатах за автомобиль и налогах на недвижимость, гадающую всякий раз, когда прошибет по́том, не симптом ли это преждевременной менопаузы и не верхняя ли точка жизни, после которой начнется быстрое движение вниз, в несостоятельность и в тираж. А еще забыли упомянуть, что когда мир станет серее и сложнее, а перетаскивание контейнеров до обочины в день вывоза мусора все больше и больше будет казаться не менее существенным достижением, чем лучшие из арестов, то некоторые из жуликов и негодяев, которых она брала в Альгамбре[34], будут проживать в шикарных пригородных особняках в Пэрэдайз-Вэлли[35] с ухоженными дворами и новехонькими внедорожниками на подъездных дорожках. Вот таких, как этот. Справедливость? Где?
Джордж Ривера заставил ее прождать пять дней, твердя, что хочет рассмотреть ее предложение — сводившееся к кругленькому миллиону долларов из ее призовых денег, — если обеспечит ей убежище на тридцать дней. Вынудил ждать, таращась в говенный телик в отеле с почасовой оплатой неподалеку от трассы I-17, потея и сражаясь с генератором льда, прежде чем на ее одноразовый телефон пришло сообщение.
«Заходите, — гласило оно. — В любое время».
Козел.
И вот она здесь часом позже. Перед домом Джорджа Риверы красуется декоративный бассейн. И флагшток, на котором развевается Заслуженная слава[36]. Вокруг бассейна розовые и красные цветы. Вот вам и плоды преступности.
Кэтрин звонит в дверь и ждет. Внутри слышно, как Джордж шикает на тявкающую собачонку, а когда открывает, та сидит у него на руках. Этакий ком белого пуха со свирепыми черными глазенками. Напоминает Кэтрин ее бывшую золовку.
— Лейтенант! Добро пожаловать в мой дом.
Ступив в дом, она вытирает подошвы своих «Тимберлендов» о коврик с надписью «Добро пожаловать» и через розовый мраморный коридор следует за ним в кухню открытой планировки с видом на сад позади дома. И здесь декоративные посадки. В патио обустроенное костровище и бассейн за ним.
Джордж спускает собачонку на пол, и та вприпрыжку уносится вглубь дома. Наливает Кэтрин лимонаду из графина, стоящего в холодильнике.
Лимонад вкусный.
— Кто сказал, что преступления не окупаются, правда?
— Лейтенант, я благодарю Господа каждый день за то, что, несмотря на былые проступки, сумел использовать свои предпринимательские дарования, дабы обеспечить своей семье американскую мечту.
Иначе говоря, сначала наркота. И угнанные авто. А после, когда вышел, стрипклубы и бары, потом строительство и благотворительность, места в консерватории и двое детей в частных учебных заведениях. Кэтрин допивает лимонад.
«Хватит брюзжать, — говорит она себе. — Он тебе нужен».
— Значит, по рукам?
С полупожатием плеч Ривера взбирается на барный табурет и опирается локтями о гранитную столешницу кухонного островка. Рубашка на нем ослепительно-белая в тоненькую красную полоску. Кэтрин составляет ему компанию, взяв табурет, и кладет свой мобильник на стойку. Взгляд Джорджа падает на телефон.
— Само собой разумеется, я не пойду ни на какие противозаконные действия, мисс Сойерс, — говорит он. — Но в свете наших давних отношений и принимая во внимание ваши уверения, что сей «секретный» проект, в котором вы заняты, служит для блага нации, тогда да, я готов выслушать ваше предложение.
— Не ради миллиона долларов?