Зерна

А кончили школу, я в институт, Генка и Борис в армию. Так как-то и разошлись постепенно. Встретимся, уже женатые все, вроде и говорить не о чем.

Так вот. Мне мама рассказала, почему тетя Нюра у нас живет. Я тоже с ними стряпал, тоже шучу, смеюсь: вот, говорю, попляшем, попоем, тетя Нюра! А не вышло веселья.

И что было ей не жить? На книжке триста семьдесят рублей, да в сумочке пятьдесят шесть. Это я потом проверил.

Не вышло веселья. Гости разошлись. Мать мне наказала за тетей Нюрой смотреть, я не лег, за ней слежу. Незаметно стараюсь — она во двор, и я во двор. Всю ночь не заснул. Рассвело, мама проснулась, я тогда пошел на сеновал и лег…

Е н я: …проснулась я корову доить, да поросенка кормить, да идти надо на птицеферму, я там работаю. Сын-то лег: день на дворе, успокоился. Я спрашиваю Нюру: «А ты ляжешь?» — «Нет, отвечает, чего уж ложиться, светло». — «Так дай курицам, картошки наруби и с мукой намешай». — «Ладно, отвечает, дам».

Я быстро на ферме управилась, бегу домой, как чуяло сердце, только под навес заглянула — она уж готова — висит! Со всем управилась, курам дала, картошки нарубила, мукой пересыпала, так под ней и клюют.

Ох, уж тут я закричала!..

С ы н  Е н и  и  В а с и л и я: … я без ума вскочил, думал, что с мамой случилось, не помню, как с сеновала спрыгнул.

Я хоть и ветеринар, но понимаю и в людях: веки приподнял — глаза не мертвые, ногти на пальцах не синие — надо откачивать, искусственное дыханье делать. Долго делал. Больше, по совести сказать, из-за своей мамы старался. Она как крикнула, так и остолбенела. Белая, белей стены. Я оживляю, думаю, а вдруг что с мамой. Вижу, тетя Нюра будет жить, крикнул на маму: «Воды давай!» Не слышит. Я тогда выматерился: «Воды, говорю, что стоишь?!» И мама побежала за водой. Мне и не надо было воды, но чтоб с места маму стронуть.

А отец кинулся за машиной, в больницу тетю Нюру везти…

А я как раз в тот день в дом отдыха собиралась — вдруг телеграмма: «Выезжай Нюра больна». Ясно, когда такие телеграммы дают. Купила билет в другую сторону, поехала. Ну, думаю, в живых не застать. Я когда раньше приезжала, видела, что у нее жизнь не пошла. Легко ли, при детях, и не с ними. Приехала, вхожу — жива!

Тогда Вася хотел в больницу везти, не захотела никуда ехать. Я около нее присела, ведь я и знать ничего не знала, и она не рассказывает. С ложечки куриным бульоном попоила, нет, гляжу, ни есть, ни жить не хочет. Одно говорит: «Подожди, Варя, не уезжай, похоронишь меня».

Я рассердилась на нее, что за настроение! Нет, думаю, повезу в больницу. «Зови, Вася, Геннадия!»

Вышла собраться в дорогу, и тут мне Еня веревку показывает:

— Вот, Варя, от чего болезнь нашей сестрички.

…Геннадий приехал, борт открыл. Нюру помог положить, медленно поехал, бережно. Я с Нюрой на сене в кузове. Дождь в тот день перестал, жаворонки названивают, овес созревает, мешается. Я внимание обращаю, говорю: «Погляди, Нюра, какая красота». Нет, и не смотрит, и разговаривать не хочет.

Дождались приема. Врач осмотрел (ему мы ничего не сказали: не милиционер). Он, может, и сам о чем догадался, но смолчал. Сказал: «Вы здоровы, только очень сильное нервное истощение. Покой нужен, хорошее питание и уход». Хотел на койку класть, но я посоветовалась с ним, решила обратно везти. Всяко, парень, и в больнице, а уход и покой и мы обеспечим. Все одно моя путевка в дом отдыха пропала, а питание сделаем лучше больничного: не война — еды хватает.

Обратно ехать, я ее в кабину с сыном посадила. О чем они говорили — не знаю, да, наверное, и не говорили. Только заметно — машина так и петляет, так и петляет, — видно, руки у него дрожат. Закурить папироску не смог на ходу, машину останавливал.

Приехали к Ене — я слезть не успела, гляжу: Нюра сама дверцу открыла, выходит. Я и радуюсь: «Вот, говорю, у тебя, Нюра, как съездили в больницу, так и сил прибавилось!»

Она хотела ответить, но слаба, что и говорить, и чуть не упала. Но Генка успел подбежать и подхватил. Так, на руках, в дом занес.

А когда он ушел, она впервые за какое время улыбнулась. Я подушку поправляю, она говорит: «Сын-то, Варя, говорит, сын-то у меня какой сильный».

Я и шучу: «Тебя таскать — не надорвешься — легче легкого: одни кости. Вот меня бы попробовал кто поднять, глядь-ка, как меня разнесло, ровно квашня». Еня подошла, тоже шутит: «Тебя, говорит, Нюрка, на холодец, а Варьку на колбасу».

Она еще улыбнулась. Я и воспользовалась моментом: «Давайте, говорю, сестрички, соберемся по-семейному, редко видимся. Готовить много не надо, знакомых звать не будем, только родных».

И Нюру быстро уговорили. Генка в тот день еще заезжал, меду привез, но Нюра уснула, так уж будить не стали: спокойный сон — главное лекарство. А его позвали приходить, и Борису велели передать. И пока Нюра спала, посидели мы, поразговаривали…

Е н я: …дети ее, дети довели. Так-то бы чего ей не жить — деньги есть, пенсию платят, но нет, видно, одному-то и с деньгами не жизнь.