Зерна

Прона разбудил Яков. Он тряс его и что-то быстро шептал. Прон вскочил, почуяв беду. Уйти он не успел. Его схватили на крыльце, он рванулся, но чем-то ударили по ноге, подкосили. Прон все-таки, хромая, добежал до заплота. На плечах повисли, схватили сзади за шею, рванули. Он вертко отскочил, но подвела нога. Выкручивая руки, матерясь, его повели к клети. Прон забился, выдернул руки, но сзади по шее ударили прикладом. Трава, промытая дождем, почернела. Голова отяжелела и свесилась на грудь. Ноги дрогнули. Волоком, как куль с мукой, перетащили Прона через порог клети, бросили на землю и ушли. Лязгнул запор.

— Ну спасибо! — сказал он, пробуя поворотить шеей. Сел, хотел встать — заныла нога. Прон пощупал — кровь. Оторвал ленту от подола рубахи, перевязал.

В углу клети у брата был ледник. Прон ощупал трупелые, подающиеся под руками доски по бокам ямы, гнилые бревна нижнего венца. Кочки холодного зеленого мха выступали из щелей.

Прон решил делать подкоп. В том, что он уйдет, он не сомневался. Он уже начал ощупывать клеть вдоль стены, вспоминая, что где-то тут валялась лопата без черенка, но запор снова залязгал. Прон поднял голову, пытаясь рассмотреть и узнать кого-нибудь снаружи.

— Эй, — крикнул он, чтоб потянуть время, — дай камень ногу прижечь.

— Так подохнешь, — ответил незнакомый мужик, — Давай другого!

В клеть втолкнули сразу упавшего и неловко вывернувшего связанные руки Анатолия.

— Ты! — прикрикнул охранник. — Развяжешь, башку оторву!

Дверь захлопнулась.

В щель проник и вызолотился в пыльной темноте солнечный луч.

Прон, обрывая ногти, помогая зубами, ослабил узел на руках Анатолия, сдернул веревки.

— Вожжи, суки, не пожалели, разрезали, — заметил он.

Анатолий отполз в угол, его стало тошнить. Он отплевывался, начинал говорить, но тошнота снова поднималась к горлу, вытягивала жилы на шее. Наконец он вытер горбушкой ладони рот, подошел и сел. Белело в темноте его помертвелое лицо.

— И рвать-то нечем тебе, не ел ничего, и я-то тебя не накормил, — огорченно сказал Прон.

Анатолий передохнул:

— Твой парень связывал.

— Сенька? — сказал Прон, вставая и кривясь от боли в ноге. — Ну мать его так!

Анатолия опять скрутило. Тошнота повалила его, он захрипел, отползая.

— Эй! — заорал Прон. — Вы можете человеку ковш воды дать?

Ударил выстрел. В дверях высветилось отверстие. Еще один луч предзакатного солнца просквозил клеть.

— Ага! — сказал Прон, отскочив. — Вот, значит, как.

— Напился? — крикнули из-за дверей.

Прон подхромал к лежащему Анатолию, приподнял его, посадил.

— Мы уйдем, — негромко сказал он. — Не может такого быть, чтоб не ушли. Били тебя?

Анатолий кивнул.

— Били, — отметил Прон. — Запомним. — Чувствуя, как злоба накатывает на него, он схватился рукою за рубаху на груди, но сдержался, не рванул.

— Не понимаю, — сказал он, — за что тебя посадили. Меня, дело ясное, за почту. А ты чем проштрафился?

— За то, что председатель. Это же мятеж, снизу шли, что, не знал?

— Вон что, — протянул Прон. — И что им в нас корысти?

Они замолкли. В тишине слышались голоса, отгороженные от них простреленной дверью. Заржала лошадь, ей ответила другая.

— Кони у них молодые, — отметил Прон. — Гулять хотят.

Анатолий молчал, и Прон испугался мысли, что Анатолий умер.

— Парень! — позвал он, тормоша Анатолия. — Парень!

— Что?

— Я уж думал… уснул, — сказал Прон. — Да ты бы и поспал. Или не спи, поговорим. Ты уж на меня зла не держи, что так вышло.

— Ты-то при чем?

— Что тебе досталось-то, вот о чем, — объяснил Прон, — что тебя в моей деревне тронули, за деревню неудобно. Не спал бы я, разве бы допустил. Сонного меня ущучили. Проспал я все царствие небесное.

11

Анатолий наконец свободно передохнул и сел поудобнее.

— Прон, связал бы ты меня. Проверят, тебя свяжут.

— Пусть.

— Не пусть. Зубами копать?

— Ладно, свяжу, — пообещал Прон, пошарив по земле и находя обрывок вожжей. — Недолгое дело.

Помолчали. Скрипел колодезный журавль, гремело ведро. Слышно было, как оно шлепается в глубине колодца о воду, захлебывается и, полное, идет наверх.

— Коней поят, — сказал Анатолий.

Прон кивнул.

— Поят. — Помолчал. — В детстве с обрыва у Вятки катались. На воротах. Человек по двадцать. Снимали полотно, и по льду вниз. Длинная гора — обратно вытягивать четверы вожжи связывали. Раз ехал, леденец сосал и под полотно попал. И жамкнуло здорово, и леденцом подавился. Дышать не могу. Хорошо, рядом мужик-лапотник жил, лапти плел. К нему втащили, давай откачивать. Хриплю. Он догадался, лычиком леденец протолкнул.

— Чем? — спросил Анатолий.

— Лычиком. Лычком. Ну, лыком. Лапти, говорю, он плел.

— А-а. А чего вдруг вспомнил?

— Так. За разговором время быстрее.

— Я тоже раз чуть не погиб, — сказал Анатолий. — На реке же. Только летом. Вернее, весной. В гимназии сдали экзамены, пошли купаться. Я не умел плавать, шел по пояс и оступился. Яма. Тону, а не кричу. Совсем уже захлебался, а почему-то не крикнул. Выбрался кое-как, лег, отдышался. Никто и не заметил.

— И я бы не крикнул, — сказал Прон. — У меня тоже случается история — вот умереть, а нет, думаю, сам выкарабкаюсь. — Он пошевелился, охлопывая землю вокруг себя.