Зерна

— И как тебе легче: арестованным или председателем? — поинтересовался Прон.

— Арестованным, — ответил Анатолий.

Засмеялись втроем.

— Мужики, — снова взялся за свое Анатолий. — Земля ваша, я на ней лишний, ладно, уйду.

— Кто тебя гонит? — обиженно спросил Яков.

— Брат.

— Про-о-н?!

Прон нахмурился, молча глянул на Якова.

— Вы мужики умные, — подмазал Анатолий, — с кем, как не с вами, посоветоваться. Земля ваша, так? Хлеб, значит, ваш. Так? Попахал, хлеба поел, на печку полез.

— Не тараканы! — прервал Прон.

— Дай человеку досказать, — вставил Яков.

— Доскажу. А детей выучить не хотите?

— Выучим, — успокоил Прон. — Темными не будут.

— А когда учителям землю пахать?

— Обществом прокормим.

— А учителей на учителей кто будет учить? Пахари? А если детей дальше учить?

— И дальше выучим.

— Допустим…

— А что ж не допустить? — рассердился вдруг Прон. — Не хуже других. — И вдруг неожиданно наскочил на Анатолия: — Что, если вятский, так толоконник, лапотник? Так если так, то… Что, если мужик, так только в землю носом да в монопольку? А хоть и вятские, а возьми: Екатерине — березы-то она насадила по тракту — самокат сделали, машин еще в завиданках не было, часов сколько деревянных, за границей по ним спать ложатся, — это только посчитать! Ты командуешь! Кем?

— Конечно, вятский — народ хватский.

— Семеро одного не боятся, — подхватил Яков. — Еще говорят: на полу сидим и не падаем, или: один подает, семеро на возу и кричат: не заваливай! — Яков хотел свести разговор к шутке.

— Эх вы! — сказал Прон.

Возникшая было близость в разговоре исчезла. Прон спросил Анатолия:

— Тебя послали бы в другое место, поехал бы?

— Я не выбирал.

— То-то и оно. Значит, не именно сюда. Значит, тебе что тут, что там. — Прон произнес горько: — Как идет эта заваруха, ни одной свадьбы не возил. Девки забудут, как ленты в гривы коням вплетать. Свадеб нет, мужиков угоняют. Одна наука: «Вперед коли, назад прикладом бей, от кавалерии закройсь!» Видано ли дело — зыбки выбрасывают. Об этом ты думаешь?

— Думаю.

— Думаю. Слышал, как бабы поют: «Подросла трава высокая, да некому косить. Подрастают наши дочери, да некому любить»?

В тишине слышно было, как щелкают нагретые тополиные стручки. Прон стоял с равнодушным лицом, показывая всем своим видом, что председатель не велика шишка, а в Проновой деревне он вообще нуль.

— Так вот, — решительно заговорил Анатолий. — И свадеб наиграем, и народ увеличится. Неужели ты в это не веришь?

Яков, давая понять, что брат не одинок в споре, сказал:

— Верить-то верим, да больно все медленно.

Прону не захотелось иметь заступника.

— С коих это порёнок ты заспешил? Жени председателя, раз не терпится.

— Я о другом, — терпеливо сказал Анатолий, — я о хлебе. Нужно много хлеба, значит, нужно много машин, лошадьми не справиться.

— Машины! — Прона зацепило за живое. — Машину запрячь — дело хорошее, с лошадей хомут снять. А то сколь стоит матушка-Россия — все лошади да лошади. Одной кожи на кнуты и на хомуты истрачена прорва.

— И на кнуты для людей.

— И для людей, — Прон говорил спокойно. — Лошадь бьешь — бежит быстрей, человека — соображает поживее.

— Вот он такой, — обратился Яков к Анатолию, — на себя наговаривает. Кого хоть ты бил-то, кого хоть раз ударил? — упрекнул он Прона.

— Посмотреть еще эти машины надо, — сказал Прон. — Сможет ли земля эку тяжесть держать?

— Сможет. Так слушай, я не агитацию развожу, только рабочие не пашут, которые машины делают. Надо их кормить?

— С ними мы сами договоримся. Напрямую.

— Пойдемте в избу, — взмолился Яков.

Тяжелый зной стоял над деревней. Земля ссыхалась.

— Договорить надо, — сердито сказал Прон. — Тебя разморило, иди отдохни.

Он шагнул под навес, в тень, где стояли выездной тарантас-плетенка, телега, лежали соха с деревянными ручками и деревянная борона. Здесь было попрохладнее. Яков, тяготившийся бездельем, взял из корыта отмокающее ивовое корье и стал отрывать лыко от коры.

Разговор сбился. Прон стал помогать брату. Анатолию делать было нечего.

— Что же ты хотел договорить? — спросил он.

— А! — снова замыкаясь, отмахнулся Прон. — Говори не говори.

— Нет ли у тебя, Анатолий, такой возможности, чтоб Аньку-дурочку вылечить? — спросил Яков. — Хотя ее уже, наверное, не вылечишь. Сколь ни шептали над ней, через хомут продевали, толку — пшик. Она — интересное дело — бежмя бежит к лечению, как ровно чувствует, что ей добра хотят. Шепчут, с угля брызгают, волокита все это!

Прон пожалел председателя, видя его беспомощное состояние.

— Отдам я тебе наган, — сказал он. И все-таки не сдержался. — Ты этим наганом хлеб выколачивай. А то ведь знаем, как бывает: власти хлеба не дашь, она солдат пришлет. А солдатики тоже не пашут, а кушать им вынь да положь.

— Ты всех бы за сохой заставил ходить.

— Перед богом все равны, и перед работой надо, чтоб равны, — вставил Яков. — Полегче, Прон, полегче, — урезонил он брата.