Зерна

— Я что, — продолжал старик, — я наслушался, наговорился.

— И чего ж ты наслушался?

Старик хмыкнул, но не ответил.

— Разного, значит, — ответил за старика Матвей. — А чего, интересно, наговорился?

Старик хотел ответить: вопрос понравился ему, но раздумал. Подтянул ноги в валенках, освещенных луной, к себе, в тень. В коленях хрустнуло.

— Ревматизм. — Он посмотрел на Матвея, ждавшего ответ. — Чего говорить, сейчас все самостоятельные, скажи что кому, тебя выедрят сплошным русским языком.

— Но я-то тебя слушаю, мне скажи.

— Чего тебе говорить, Матвей. Поговорить с тобой хорошо, а посоветовать нечего.

— А если б было чего?

— А тоже б смолчал. Сейчас каждый сам карабкается.

— Хуже люди стали, хочешь сказать?

— Не хуже. Табак вот хуже. Тянешь — жилы натягиваются. Хотел грядку самосада посадить, Максимовна засмеяла. Не позорься, говорит. Или тебе пенсии на табак не хватает.

Помолчали.

— Тихо на тракту, — заметил старик. — Вот возьми, раньше машину за редкость считали, а день и ночь колокольчики под окнами. Сегодня сижу, вроде как прозвякало. — Матвей молчал. — А может, чудится.

— Сколь где ни бывал, — продолжал старик, — а лучше русских никого не встречал. Две войны прошел. И где если видел хорошего человека, не нашего, так и говорил: совсем как русский.

Закричали вторые петухи, хлопая крыльями и вытягиваясь от напряжения. Луна постепенно растворялась в рассвете. Тени бледнели. Из гнезда на березе вынырнул грач, поежился, встряхнулся и, не решив, куда лететь, прыгнул на тяжело качнувшуюся ветку. От ветки оторвалась и упала в пыль разбившаяся в лепешку капля. Вторая, поменьше, упала и свернулась в серый комочек. Матвей погасил окурок.

— А что, — спросил он, — погуливал ты от Максимовны?

— Как? — не понял старик.

— Погуливал, говорю?

Старик улыбнулся, пошаркал валенком по земле.

— Да нет, похвалиться нечем, — ответил он, — Я ведь, Матвей, в бога не верил и согрешить мог, а не пришлось. То своя жена хороша, то война, то уж поздно.

— Закурить оставить? — спросил Матвей.

— Не надо, — ответил старик и встрепенулся. — Ох ты! Что это я болтаю, а главное-то тебе не сказал. Ты, как я помру, сделай, как всем, пластину.

— Сделаю, — засмеялся Матвей. — Вот действительно, нашел главное.

— Сделай. И напиши, как всем пишешь.

— Неправильно это, — сказал Матвей. — Это когда старик-обозник умер, мне заказали, я написал. А потом узнал, что писали не в обозе, а в бозе почивший. И не всем, а важным, генералам, царям разным.

— Как это неправильно! — рассердился старик. — У нас все село обозники. Всю жизнь чего-то возим. И ты рукой не отмахивай. Генералы не генералы, а напиши, как всем: «Почил в обозе». Ты, может, считаешь, что я обозы при царе не застал? Немного, а ходил и при царе. А хлебосдача! А трудгужевая повинность? Как же! А если так говорить, я во вторую мировую в нестроевой был, опять же в обозе. Ты уж давай…

Если тебя не будет в мои похороны, может, куда уедешь, то потом сделай. Старуха заплатит.

— Да не беру я за эти пластинки никогда! — нахмурился Матвей. — Даром сделаю. Тоже ты, нашел о чем говорить!

— Кто о чем. Сегодня, то есть вчера, говорю инженеру о растворе… Чего вскочил-то?

— Пойду, — сказал Матвей, — прилягу. Слушай, — сказал он старику, — к тебе просьба, отдай гармошку Максимовне. Пусть с меня спишет.

Вечером в клубе показывали кино. Матвей мог бы успеть к сеансу, но не спешил с работой и даже обрадовался, когда к концу работы привезли треснувшую ось. Матвей заварил трещину, отбросил щиток. Помаргивая слезящимися глазами, прикурил от раскаленной оси, отводя в сторону от жара лицо.

— Чего в кино не идешь? — услышал он. Над ним стоял инженер в пиджаке внакидку, в белой рубашке.

— Видишь? — кивнул Матвей.

Инженер ботинком потрогал ось. Ботинок задымился.

— Сколько ж она будет остывать?

— Она меня не спрашивает. — Матвей помолчал. — Что ж не идешь?

— Пойдем вместе, — позвал инженер. — Брось ты ее, все равно за день коммунизм не построишь.

Матвей кузнечными клещами перенес ось к фрезерному станку, положил на станину, поискал нужную фрезу.

— Ты за аккордеоном? Он у Максимовны.

— Кто ж знал, — сказал инженер. — Я его вчера оставил в клубе.

Закрепляя ось на столе станка, Матвей ожег пальцы, но виду не подал, остудил их на холодной станине, подвел ось к фрезе, примерился, включил станок. Синеватые мелкие осколки наваренного металла посыпались из-под зубьев фрезы.

— Знаешь, — сказал инженер, — если ты так все будешь усложнять, я уж и не знаю, как ты жить будешь.

— Да уж как-нибудь, — ответил Матвей. — Иди, играй.

— Я не за аккордеоном. Тебе ж некогда.

Матвей выключил станок. «Значит, так», — подумал он.

— Видишь, такое дело, я не знал, — начал инженер. — Мне сказали, что вы жениться собирались.

— Кто сказал?

— Сторожиха.

— Максимовна? Врет, — успокоил Матвей. — Это она любя, шутя, нарочно. — Матвей потрогал остывшую ось, «Если в девках крутит хвостом, что за жена будет», — хотел сказать он, но вслух добавил: — Так что не переживай.

— Но мы можем быть друзьями независимо от…