Зерна

— А ты думала! Эти писатели или тот же художник разве сознаются, что они занимаются формальными поисками? Держи карман! Они при любом случае заявляют, что их дело — важнейшее. Причем наглеют. А почему? Потребители слепы. Мы слепы.

— Очки надень, — смеялась Зоя.

На ленте магнитофона кончилась «Кружилиха», послышалась скрипка. Зоя замолкла, прислушалась. Она пересмеялась, зябла. Скрипка удивительно пришлась к этой ночи, к этим старым, черным березам.

— Вивальди, — на ходу объяснил инженер, — до нашей эры. — Запал ниспровержения не пропал еще в нем и, добивая Зою интеллектом, он говорил и говорил: — Вдумайся, что́ поддерживает производителей искусства?..

— Полегче нельзя?

— Ну, тех, кто полагает, что создает искусства? Что? Сбыт! Хотя… Представь, что ни один человек не купил какую-то книгу. Думаешь, ее автор публично сгорит от позора? Жди! Он напишет еще одну.

— Замолчи, — приказала Зоя. Она слушала.

Когда я, человек, живущий далеко от начала своей жизни, слушаю хорошую музыку, мне хочется, чтобы она звучала над местами моего детства, чтобы ее слушали моя река и мои редеющие корабельные рощи.

Всему хорошему приходит конец. Но ведь и всему плохому тоже. Завершение радости не должно печалить. Уже одно то, что эта радость была, ты был достоин ее, этого уже много.

Детство, которое мы все так трогательно вспоминаем, не вернется, не побежишь босиком по асфальту за консервной банкой, но то, что началось в детстве, — это открытие мира, оно должно продолжаться, это и есть сохранение в себе себя…

«Сейчас пойду, — подумала Зоя. Так или иначе, она невольно сравнивала инженера и Матвея. Матвею, конечно, было далеко до таких разговоров. — Ишь раздухарился», — неприязненно подумала Зоя об инженере. Она уловила в его словах рисовку перед ней. Но какой парень не хочет показаться получше и поумнее перед девушкой? Так уж ведется. Тут другое заметила Зоя. В пренебрежении инженера к искусствам, которым не было дела до инженера, Зоя ощутила безразличие его и к остальному, даже близкому ей, может, даже и к ней самой.

Между прочим, никто ее не обязывал слушать инженера, но (такова женская логика) даже и в том, что она слушает его, теперь уже всерьез, мысленно обвинила Матвея.

— Прости, пожалуйста, — сказал инженер. Укутал Зою пиджаком. Но рук на плечах Зои не задержал: он прозевал тот момент, когда можно на что-то надеяться, и пытался вернуть его.

— Представь, — грустно сказал он, — мы одни на всем свете. Эта исчезающая ниточка луны… эти вырезные тени берез…

На следующий день невыспавшийся инженер продолжал руководить разборкой паперти. Кирпичи трескались, сыпались. Инженер ругался:

— Разве это кирпич! А еще говорят — предки строили. Сейчас возьми силикатный кирпичик, щёлкни — звенит!

Ругань его слышал старик, муж сторожихи Максимовны. Он упрекнул:

— Зря ты, паря. Этой церкви лет да лет. Тут не только кирпич, фамилия устанет. — Стукнул палкой по накрошенным под ноги кирпичным осколкам. — Верно говоришь, что кирпич слаб, расседается. И раньше был слаб, правду тебе скажу. А раствор? Гля, паря, сумели ли вы хоть в одном месте по раствору разъединить? И то сказать, телегами яйца возили, на белке́ раствор замешивали. Экие куски вы наломали. Как складете? В стены не пойдет.

— В фундамент, — ответил инженер, — блоками. Зальем цементом, ферма больше церкви простоит.

— Хорошее дело, — одобрил старик и разохотился поговорить. — Раньше, паря, люди тоже слабы были. Я говорю, что кирпичи-то, как люди. Люди слабы были, вот и жались друг к дружке. Сейчас кирпич крепкий, верно говоришь, и люди крепкие. Каждый сам по себе крепкий. Вот лиши тебя места работы, разве умрешь? Жена от тебя уйди?

— Я не женатый, — отозвался инженер.

— И ладно, — продолжал старик, — тогда я себя, к примеру. Пенсии мне не давай, в колхозе прокормлюсь, нет, так огородом, одворицей. А и этого не будет, под окнами по куску насбираю. Я к чему веду, — старик сел на бревно. — Сейчас раствор слаб. Вот слушай, паря…

Не стал слушать инженер: не до разговоров.

Вечером в клубе ждали «Кружилиху». Решили начать с нее, а потом уже попеть, потанцевать. Матвей сидел на лавке у стены. Стул гармониста был свободен.

— Вишь как, Максимовна, — улыбнулся он, — и без гармошки в народ пришел. — Максимовна не поняла. Матвей объяснил: — Зоя-то поет: не бывать тебе в народе, кабы не гармошка.

Вошел инженер с аккордеоном, извинился за опоздание, поставил аккордеон на стул, скромно шагнул в сторону.

Матвей взял аккордеон, вернул инженеру:

— Поиграй, я вечерок отдохну.

— Что ты, — ответил инженер, — я так, как ты, не могу.

— Сыграйте, — закричали девчата, — сыграйте нам.

— Приспособишься, — добавил Матвей, — а я не нанятый каждый вечер пальцы ломать. Играй, играй, — улыбнулся он, — а я попляшу. — Он крикнул: — В круг! — и пошел приглашать Зою. Зоя была в светлой блузке.

— Чего это вырядилась? — спросил он.

— Тебя не спросила, — ответила Зоя.