Земля шорохов. Поместье-зверинец

В следующую субботу утром, когда рассвет еще только занимался на небе, меня разбудил Луна. Он просунулся в мое окно и спел немного неприличную любовную песенку. Я вылез из постели, взгромоздил на горб свое снаряжение, и при прохладном, словно пробивавшемся сквозь толщу воды свете зари мы отправились к дому Хельмута. Возле дома стоял табунчик кляч. На их спинах были необычные седла, распространенные на севере Аргентины, — глубокие, изогнутые, с очень высокой передней лукой. Сидеть в таком седле удобно, как в кресле. Спереди к седлу прикреплены большие куски кожи, похожие на крылья ангелов. Они отлично защищают ноги и руки, когда приходится ехать через колючие кусты. В предрассветных сумерках лошади со странными седлами были похожи на грустных Пегасов, пасущихся на мокрой от росы траве. Рядом отдыхала группа проводников и охотников, которые должны были нас сопровождать. У них был восхитительно дикий и небритый вид, одеждой им служили грязные бомбачас, большие сморщенные башмаки и громадные драные соломенные шляпы. Они наблюдали, как Хельмут, с блестящими от росы пшеничными волосами, метался от лошади к лошади и совал в переметные сумы всякие свертки. Хельмут сказал мне, что в сумах уложена наша провизия на все три дня путешествия, и, обследовав пару мешков, я обнаружил, что наш рацион будет состоять главным образом из чеснока и красного вина, а один мешок был набит громадными кусками нездорового на вид мяса. Сквозь мешковину сочилась кровь, и это могло вызвать неприятное подозрение, будто мы везем разъятый труп. Когда Хельмут счел, что все готово, из дому вышла Эдна. Она была в одном халатике и, прощаясь с нами, дрожала от холода.

Мы сели на кляч и быстрой рысью отправились в сторону гор. Они были испещрены золотыми и зелеными полосками и укутаны в предрассветную дымку.

Сначала мы ехали по тропинке через плантации сахарного тростника. На легком ветерке тростник шелестел и потрескивал. Наши охотники и проводники ускакали галопом вперед, а Луна, я и Хельмут ехали рядом на спокойно вышагивавших лошадях. Хельмут рассказывал мне о том, как его, австрийца, в семнадцать лет завербовали в немецкую армию и как он провоевал всю войну сначала в Северной Африке, потом в Италии и, наконец, в Германии, потеряв только фалангу одного пальца — он наступил на мину и каким-то чудом остался жив. Луна развалился в своем большом седле, словно брошенная марионетка, и что-то напевал себе под нос. Разрешив с Хельмутом мировые проблемы и придя к потрясающему своей оригинальностью заключению, что война дело ненужное, мы замолчали и стали прислушиваться к тихому голосу Луны, к хору тростников и к равномерному стуку лошадиных копыт — приглушенный тонкой пылью, он казался спокойным биением сердца.

Вскоре тропа миновала плантации и стала подниматься вверх сквозь настоящий лес. Массивные стволы деревьев, украшенные свисающими орхидеями, стояли, связанные друг с другом сетью перекрученных лиан, словно рабы, прикованные к одной большой цепи. Тропа теперь шла по руслу пересохшей реки (я представил себе, какая она бывает в дождливый сезон), усеянному неровными валунами различных размеров. Наши лошади, привыкшие к местным тропам, до сих пор ступали уверенно, но здесь они часто спотыкались, то и дело норовя сбросить нас через голову. Не желая оказаться на земле с разбитыми черепами, мы не выпускали поводьев из рук. Тропа теперь сузилась и так петляла среди подлеска, что мы трое, следуя гуськом почти вплотную, часто теряли друг друга из виду, и, если бы до меня не доносились песни Луны и ругательства Хельмута — так он реагировал на каждый неверный шаг своей лошади, можно было бы подумать, что я еду в полном одиночестве. Так мы ехали около часа, время от времени перекрикиваясь, и вдруг я услышал яростный рев Хельмута, уехавшего довольно далеко вперед. За поворотом я увидел, чем была вызвана его ярость.

Тропа в этом месте становилась шире, и справа от нее тянулся овражек глубиной футов в шесть. В него-то, непонятно каким образом, и умудрилась свалиться одна из вьючных лошадей: тропа здесь была более чем широка для того, чтобы избежать такой катастрофы. Лошадь, как мне показалось, с весьма самодовольным видом стояла на дне овражка, а наши диковатые охотники, спешившись, пытались помочь ей выкарабкаться обратно на тропу. Один бок лошади был весь залит какой-то красной жидкостью, которая тягучими каплями стекала вниз. Мне показалось, что лошадь стоит в большой луже крови. Сперва я удивился, как это она могла так сильно пораниться, упав с такой небольшой высоты, но потом понял, что она везла на себе часть нашего винного запаса. Теперь стало ясно, откуда взялись и липкая жидкость, и ярость Хельмута. В конце концов мы вытянули лошадь на тропу, и Хельмут уставился в пропитанный вином мешок, стеная и жалуясь:

— Проклятая! Почему бы ей не упасть на другой бок, туда, где мясо?

— Что-нибудь осталось? — спросил я.

— Ничего, — ответил он, глядя на меня глазами мученика. — Все бутылки разбились. Вы знаете, что это значит?

— Нет, — сознался я.