Завтрашний царь. Том 2

А работники Пёсьего Деда сидели на крышах собачьего городка, в три голоса звали хозяина:

«Лютый вышел, Лютый сорвался…»

«Так и надо тебе, – выговаривали колёса. – Так и надо тебе, так и надо…»

Лакомый обед для одного старца – тяга невелика. Смешно равнять со снедью для ватаги водоносов. Верешко легко взбежал на горб мостика – и услышал лай.

Многоголосый и совсем не такой, как из-за забора Пёсьего Деда.

Сын валяльщика успел удивиться. Потом обратил внимание на мимоходов. Зеваки смотрели направо, указывали руками. Остановились посмотреть даже два витязя. Зелёные кафтаны, расшитые листьями папоротника, – воины были из свиты боярина Мадана, царского гонщика.

Один – совсем молодой, но с таким хищным взглядом, что Верешку сразу расхотелось на него и смотреть. У второго половина лица была некогда смята страшным ударом, затем выправлена, но впопыхах и неловко.

Верешко обоих уже встречал. Свитские Мадана гуляли то с нарагоничами, то сами. Люди сперва полагали их одного поля ягодами, но нет. Нарагоничи глядели нагло, молодцевали, хвастались силой. Витязи ходили скромно, говорили тихо, в кружалах шальным золотом не швырялись. Однако городские задиры, охочие переведаться с чужаками, аррантских парней Болта цепляли через два дня на третий. Этих же – никогда. Что такого знали смелые ухари, о чём не догадывался Верешко?

А справа был хорошо виден соседний мостик. Его облокотник недавно обрушился в воду. Как утверждали злые языки, из-за пьяниц, без конца справлявших здесь нужду. Камень заменили жердями, обломки балясин давали рассмотреть собачью свадьбу, катившуюся на тот берег.

Уличное зверьё в Шегардае миловали, потому что иначе город съели бы крысы. Подумаешь, стайка бежит, великое дело! Огрызающая, загнанная сука, полоумные кобели, шум-гам… Верешко стал смотреть больше для того, чтобы дать себе передышку.

Пёсья гоньба оказалась малость не такова, как он ожидал. Сука даже не думала удирать от назойливых женихов. Волчье-серая, очень крупная, она немного прихрамывала на бегу, но двигалась величаво, презрительно-равнодушная к гавканью преследователей… от которых её ещё и ограждали два кобеля – рыжий да пегий. Здоровенные, годные в коренники могучей упряжки, они следовали за гордой невестой, сами не посягая.

Верешко даже узнал псицу. Доводилось облегчённо переводить дух, разминувшись на тропке. Как говорили, она вела бродячую стаю, обосновавшуюся на краю Дикого Кута…

Народ разбегался с дороги, кто с руганью, кто со смехом.

И тут закричали:

– Держи вора!

Верешко оглянулся.

Крадун Карман, случившийся на мосту, не придумал ничего умней, чем потянуться к денежной мошне одного из маданичей. Эх!.. Не сметив силы, не вздымай на вилы! Вольные дружины, водившие Левобережьем купцов, нередко заглядывали в Шегардай. Уж будто ты, Карман, настоящих витязей не видал? В глаза волчьи не заглядывал?.. Что ж руку сунул прямо в капкан?

У витязя всегда одно ухо настороже, а тело пускается в пляс, не дожидаясь, пока всполошится медлительный разум. Помстилось прикосновение – и вот уже бьётся пойманной рыбкой старатель до чужого добра. Плещет по земле ногами и свободной рукой. Блажит на всю Ватру:

– Люди! Люди добры! За что-о-о…

На самом деле Кармана в Шегардае почти жалели. Числили полудурьем. Другого бы за бесконечные кражи давно лишили десницы и выгнали на бедовник, а этого, всыпав горячих, вновь отпускали.

– Такому что красть, что дышать, без одного и без другого помрёт. Зане болезнью скорбен… крадучей.

– На сына гляньте, желанные! От полудурья – полный дурак!

Заплатка, чадо Карманово, был тут как тут, куда ж без него. Увалень, застрявший в младенчестве, полз на коленях, пытался избавить родителя, разжать железные пальцы, свернувшие тому кисть… и тоже ныл, однозвучно, потерянно:

– За что-о-о…

Смотреть было жалко и страшно. Тем паче что Верешко неким краем узнавал в Заплатке себя, свои вечные потуги спасти отцовскую честь.

Витязи начали переглядываться, озираться. Народ кругом радовался дармовой потехе, шутил шуточки и, кажется, ждал, чтобы Карману отвесили по сусалам – да с тем и погнали прочь.

Было видно: маданичам, привыкшим к совсем иному закону, в новинку пришлось благодушное прощение горожан. Мятая Рожа уже собрался кулаком изготовить из Кармана своё подобие, потом кинуть в ерик… но тут скорым шагом набежали черёдники. Друзья Кийца. Неподкупные и очень злые на всех, кому в городе не живётся ладно и честно.

– Что за неустройство?

– Да Карман, вишь, у боярского воеводы мошну подрезать решил.

– Верно, что ли, уличане?

– Всё верно!

– За что-о-о…

– В съезжую, – распорядился старший дозора.

Взяли, повели, закалачив за спину руки.

Заплатка побежал следом, плача и недоумевая.

– Доворовался Карман, – слышалось на мосту.

– Коготок увяз – всей птичке пропасть.

– Кабы теперь обходом не засекли.

– Убивцы попрятались, осталось вора казнить…

– И сын, дурачок, пропадёт. Прибьют сироту.

Витязи сперва слушали молча, потом Мятая Рожа сказал: