Завтрашний царь. Том 2

Светел тропил, принимая и отдавая черёд, кормил оботуров, сам что-то ел, не зная ни голода, ни утоления. Ловил за хвосты невесомо порхающие слова. Укладывал в строки и отчаивался: золотые пылинки меркли, оборачивались трухой. Вечером, в скоморошне, мешал спать хозяевам, крутил гусельные шпенёчки.

Пробовал такой и этакий лад.

Нанизывал созвучья…

Словесная труха плыла жижей болотной…

Путевой болван не подвёл. На третий день поезд выбрался к очередному кружалу. Здесь было всё как всегда. Печное тепло, торжок в сенях, снедный дух поровну с крепкой вонью развешанной на просушку одежды. Людской гул, скрип длинных скамей…

И предивные пути, коими странствуют вести.

Две ближние деревни откуда-то успели прослышать о состязании гусляров. И чуть не всем миром прибыли на негаданный праздник.

За огородом кружала курились жилые возки. Кто-то споро достраивал снежные мурьи, кто-то ставил войлочные шатры. Ребята и храбрые девки бегали с блюдами, приспешничали в поварне, мыли горшки. Лишь бы завтра не за дверью тесниться, лишь бы в повалушу пустили!

Светела взяла тоска, над ухом зазвучал голос Крыла: «Руки-сковородники, голос тележный… Куда лезешь? Иди лыжи уставляй, к большему не дерзая…»

«А дерзну, – погнал призрака Светел. – Костьми лягу!»

Поймал такой же невменяемый взгляд кудрявого парня сквозь пар от яств на столе. Светел даже не разведал, как звали новожилича. Вдруг исполнившись бесшабашного веселья, с каким суют голову в петлю, он улыбнулся в сорок зубов и подмигнул супротивнику.

Божий суд был хоть и потешный, но обставили его по всей строгости. Чтобы память была, чтобы перст с важностью воздевать, рассказывая домашним.

Наутро, когда суровые тучи тронуло разбавленным алым, в кружале никто уже не спал. Из повалуши вынесли столы, оставив лишь скамьи по стенам, а лавку под божницей застелили чистыми полавочниками – для почёта.

Злат вышел в суконнике, строчённом зелёными и чёрными нитками. Привёл Кербогу, с которым последние дни их редко видели врозь. Отвергнутый сын и низложенный жрец сообща почтили печной огонь куском пирога. Вместе поклонились святым ликам в углу. Бок о бок воссели на стёганые подушки, а справа и слева поместились Гудим, хозяин кружала, деревенские старцы. Златовых поезжан и молодых местничей набилось без счёта, сидя, стоя, как повезло. В сенях взвизгнула девка, кого-то выкинули за дверь, но всё быстро стихло.

Ибо посередине мытого пола стояла скамеечка.

То ли царский трон, то ли плаха для казни…

– Простите нас, Мать Земля, Отец Небо и ты, Владычица Справедливая! – начал кровнорождённый. – Сошлись мы к вашей Правде взывать под тёмным земляным кровом, без солнечного пригляда, бегучей водой не умытые, четырьмя ветрами не благословлённые! В сём кривы, да что поделаешь. Многие обычаи покинула Андархайна, но от закона не отбежала. Встаньте передо мной, тяжущиеся!

Светел с новожиличем вышли и преклонили колено, признавая право Злата судить. Оба осунувшиеся, натянутые, красноглазые от недосыпа.

– Да услышат выси небесные, глуби земные, буйные воздухи и негасимый огонь, – продолжал Коршакович. – И вы слушайте, люди, несущие память земную. Вот перед вами истец, рекомый Светелом Незамайкой, витязем из Царской дружины. Утверждаешь ли, Светел, будто тебе обещали и не исполнили?

– Утверждаю.

– Вот ответчик, рекомый… где Петеряга?

Тот в ожидании песенного поединка успел почти потеряться. Его вытолкнули вперёд.

– Утверждаю, – брякнул он невпопад.

Взлетел смех, позоряне ожили, вспомнили: речи молодого купца суть всего лишь предлог к весёлому действу. Начин скоморошины. Отнюдь не царский суд в объезде земель.

Один Злат остался невозмутим.

– Ты, Паратка-наймит, заступишь ли место ответчика, отрицая вину?

– Заступлю.

– Добро. Подите жеребьи метать.

Первым седлать скамью досталось Паратке. Пока Светел гадал, хорошо это или плохо, новожилич отправил в печь масляную лепёшку:

– Прими, государыня, ибо за мной правда.

Согрел перед устьем ладони. Вышел в середину, неся длинношеий уд наперевес, словно боевое копьё.

…Заигрыш он всё-таки смазал. Пальцы дрогнули от волнения, упустили струну. Светел чуть не охнул вместе с гудилой, но парень совладал. Стиснул зубы, выправился. Стройными трезвучьями очертил голосницу. Чуть кашлянул – и повёл. Уверенно, гордо.

Мы придём к последней реке,
Кто пораньше, кто погодя,
И услышим, как вдалеке
Ратным кличем степи гудят.

Это те, что приняли смерть,
Не отдав победы врагу!
Сможешь им в глаза посмотреть,
Стоя на святом берегу?

«Враги? Победы? – вслушался Светел. – Опять про Ойдригов полк? Или про войны хасинские?»

А голосница в песне ладная удалась. Влипчивая. Народ её легко подхватил. Иные подтягивали, подгукивали голосами.