Завтра может не быть

Он поднялся на лифте на шестой этаж. Отомкнул Варину дверь своим ключом. Квартира встретила тишиной, и сразу стало понятно: что-то не так – по всему полу в прихожей разбросаны осколки разбитой вазы. В тревоге он заглянул в комнату, а там – два тела.

И отчим, и мать Вари были очевидно мертвы. Лежит на диване не собранный до конца, раскрытый чемодан. И навзничь два полуодетых человека: Варварина мама и Аркадий Афанасьевич. Пулевые ранения в голову. Натекшая на паркет кровь.

– Варя! – в страхе выкрикнул Данилов и в испуге пробежал по всем комнатам.

Его девушки нигде не было. С одной стороны, отлегло. Значит, скорее всего, Варя жива. Но где же она? И что с ней?

И в этот момент раздался телефонный звонок. Не колеблясь, Данилов снял трубку.

Петренко

Часом ранее телефон зазвонил в коммуналке на Чернышевского, тридцать пять. Соседка позвала квартиранта.

«Кто там? – подумал полковник, следуя длинным коммунальным коридором. – Неужели опять Шаляпин? Хочет сказать, что пора действовать? Но я еще не готов».

Но в трубке раздался незнакомый голос. Послышался смешок:

– Привет, товарищ Петренко, бывший полковник ФСБ, бывший капитан Советской армии. Узнал?

Не узнать было мудрено – кто еще здесь, в прошлом, ведал о нем такие подробности.

– Да. Ты Кордубцев.

– Правильно. А звоню я тебе вот зачем. Твоя девчонка у меня. Ты понимаешь, о ком речь?

– Понимаю. О Варе.

– Правильно.

– Только она не моя девчонка.

– Сказки будешь другим рассказывать. Я-то знаю, что она тебе дорога и ты ради нее все что угодно сделаешь. Вот я и извещаю тебя: Варя находится при мне. Пока она жива и более-менее здорова. И останется таковой до тех самых пор, пока ты тут будешь вести себя тише воды ниже травы – не лезть больше ни ко мне лично, ни к моим бабушкам-дедушкам. Останутся мои предки живы и здоровы – будет и с Варварой твоей все хорошо.

Тут Кордубцев, хоть и лишился в новом теле всех своих сверхъестественных способностей, будто почувствовал заминку со стороны Петренко. Оставался бы он, как прежде, экстрасенсом, прозрел бы: нет больше в живых ни Веры, ни Александра Чигиревых. Но в пятьдесят девятом году он не мог ничего понять. Лишь предчувствовать. И злиться. И угрожать.

– Ты понял меня, полковник? Или как тебя лучше звать – капитан?

– Я все понял. А ты где? Может, увидимся лицом к лицу? Поговорим?

Вместо ответа трубку бросили.

Кордубцев

Здесь, в пятьдесят девятом, переселение в другое тело – своего собственного деда – лишило его (как и Данилова) чрезвычайных, сверхъестественных способностей. И он это постоянно чувствовал – ему все время чего-то не хватало, будто у него отъяли руку, ногу или глаз. И от этого всегдашнего чувства неполноценности он постоянно злился. Злоба поднималась снизу, наливала все тело, переполняла, требовала выхода. Бурлила, жаждала крови. В принципе, не нужно было убивать сегодня двоих в квартире на Ленинском – мать девчонки и ее сожителя. Они никому не нужны, ни живые, ни мертвые. Можно было просто отстранить их в сторону, обойти. Но он убил и почувствовал себя от этого лучше, гораздо лучше. Ненависть ко всему миру, переполнявшая его, после убийств куда-то улетучилась, испарилась. Но на время, только на время. Сейчас она снова поднималась в нем. Начинала бурлить, клокотать. Разговаривая с Петренко по телефону, он еле сдерживался, чтобы не заорать на него. И едва заметил заминку, которая возникла в разговоре, когда речь зашла о Чигиревых. Но злость и неудовлетворенность продолжали точить его.

Не выходя из телефонной будки, он достал новую пятнадцатикопеечную монету и набрал телефон мытищинской горбольницы, где находилась на излечении раненная Петренко бабушка Кордубцева – она же его девушка Людмила.

– Скажите, пожалуйста, как состояние Жеребятовой?

– Минутку. – У всех, кто в советские времена отвечал на звонки в присутственных местах, всегда бывали раздраженные, недовольные голоса. Зашелестели бумажки. Потом раздался вопрос, и в том же голосе прозвучало участие: – А вы ей кем приходитесь?

– Муж, – соврал Кордубцев.

– К большому сожалению, Жеребятова скончалась. Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

Елисей не просто бросил трубку на рычаг. Преисполненный злобой, он стал колотить ею, пока трубка не треснула и не развалилась. Убита! Умерла! Его собственная бабушка! Значит, он проиграл!

Проходившие мимо будки прохожие с удивлением наблюдали невиданное зрелище: одетый по всей форме милиционер-сержант в пароксизме ярости калечит народное имущество.

«Но как такое может быть? Ведь если она умерла – моя бабушка, тогда я, Елисей Кордубцев, должен был исчезнуть! Значит, эффекта бабочки не существует и фатальные перемены в прошлом не влияют на будущее?»

Ему не было жаль Людмилы – как вообще никого из людей. Просто душила злость оттого, что его обыграли. Обошли на повороте. И опять этот ничтожный Петренко. И его подручная Варька.

Может, поквитаться с ней? Она здесь, в багажнике милицейской «волжанки», бесчувственная, одурманенная велиумом. Нет, для нее это будет слишком шикарный исход.