Завтра может не быть

Что Петербург теперь не Ленинград, Петренко вроде бы примирился – да все равно неприятно было. Пару раз в году он возвращался в старинную квартиру на Лиговке, из которой так и не выписалась жена, и они ее за собой оставили. Мечтали, когда уйдет он в отставку, вернуться в Питер и доживать в тех апартаментах и на старинной семейной даче, полуразваленной, в Белоострове.

Но все повернулось иначе. Теперь Петренко снова оказался не в Петербурге, а в Ленинграде – и не по своей воле. В прошлом. По заданию командования. В такой командировке и по такому заданию, после которого вряд ли он вернется живым.

Оставалось искать плюсы в своем нынешнем положении. Наслаждаться, по возможности, Ленинградом и Советским Союзом образца 1959 года.

Два месяца назад он очнулся в теле своего отца и понял, что переход удался. Каким был отец молодым, до его рождения – он ведь раньше никогда не знал. Помнил его примерно с пятидесятилетнего возраста. А оказалось – в зеркало только на себя посмотреть! – папашка-то в юности был красавец, силач (тридцать подтягиваний или сто отжиманий – как нечего делать). И по службе – строгий и требовательный командир. Даже немного завидно было, как подчиненные его уважают и боятся. У самого Петренко так не получалось, он себя всю жизнь корил за «гнилой либерализм». А тут, в пятьдесят девятом, двадцатисемилетний папаня настолько уважаемым командиром слыл – Петренко особо и стараться не пришлось, чтоб дисциплинку среди личного состава поддерживать. Только зыркнет на провинившегося подчиненного, еще рта не успеет раскрыть – проштрафившийся немедленно кидается ликвидировать недочеты или исполнять приказание. Да и отношение к военным, к самой их форме в пятьдесят девятом оказалось совсем иным, чем в привычные времена: в девяностые и в начале двадцать первого века. О! В пятидесятые в СССР отец – строевой офицер, капитан, командир роты – был и выглядел королем. Всегда подтянутый, безупречно выбритый, наглаженный. Девки на него вешались – и в городке, и в Ленинграде – в редкие дни, когда он из своей Каменки в Северную столицу выбирался.

Петренко-младший те времена из жизни отца – конец пятидесятых, начало шестидесятых – только по семейным преданиям знал. Как познакомились они с матерью на случайной вечеринке в Ленинграде в шестьдесят первом. Как папаню перевели потом в Хабаровский край, и родители целый год только писали друг другу. А потом, по пути к новой должности и к новому месту службы, в ГСВГ[44], батя маму из города на Неве умыкнул и с собой в стремительном стиле поженил.

Теперь безупречную советскую службу и военную карьеру отца он, беззаконно вселившийся в его тело, собирается променять – и на что? На позорное звание заговорщика, изменника родины. Да, ему выпало стать тем человеком, кто покусится на высшее руководство партии и страны. И этим актом – переписать историю.

О том Петренко неотступно думал на верхней боковой полке плацкартного вагона, когда возвращался в Ленинград – теперь, весной пятьдесят девятого. Вагон оказался плацкартным потому, что билетов в кассах не достать. Блата у Петренко в столице-59 не завелось, а у Ольги одалживаться не хотелось. Слава богу, хоть на десятый поезд, скорый, в воинской кассе билет нашелся. Стартовал он из столицы в 23.35, прибывал в город трех революций в 9.35. Терпимо.

Будучи еще в собственном теле и в своем времени, Петренко, готовясь к заданию, много прочел об истории СССР, делая упор на пятидесятых. Где, в каком времени он в точности окажется после перехода, заранее было совершенно неизвестно. Первым совершить переход рискнул Данилов – за безудержную смелость, кстати, ему честь и хвала. Тот вынырнул в теле собственного отца в октябре пятьдесят седьмого. За ним последовала Варвара – и оказалась в теле своей юной бабки в феврале пятьдесят восьмого.

В комиссии стали теоретизировать, что переходы, возможно, происходят именно в конец пятидесятых потому, что те годы оказались переломными, судьбоносными – оттого и становилось время словно дырчатым. Через те прорехи и появилась возможность проникать в прошлое. Но как все толком происходит, как именно действует механизм перехода, никто ничего не знал.

Изначально, в своем двадцать первом веке, готовясь к экспедиции, Петренко загадывал: вот бы ему вынырнуть раньше пятьдесят шестого года, до того момента, как этот лысый черт Никита начнет поливать с кремлевской трибуны прежнее руководство. Ведь тогда, после двадцатого съезда, все гниение и началось. Именно в те годы советская власть, которая воспринималась сотнями миллионов людей в СССР и странах народной демократии как божественная, фараонская, стала терять свою сакральность. Тогда все и стало сыпаться – потихоньку сдуваться, ржаветь, коррозировать, – а окончилось страшным обвалом в девяносто первом, гибелью всего Союза, который похоронил под своими руинами и петренковскую семью, и десятки миллионов других.