Завоевание Константинополя

Иными словами, историческому мышлению Жоффруа де Виллардуэна свойственна типично средневековая расщепленность, или дихотомичность: хронист ясно видит и весьма реалистично излагает события, которых был участником и очевидцем, причем рассказывает о них как историк вполне «от мира сего», прочно стоящий на почве земного их видения, хотя и памятующий в то же время, что за видимым и осязаемым хаосом исторических свершений, больших и малых, полном случайностей и неожиданностей, кроется десница Божья. Превалирующим компонентом данной дихотомии исторического мышления хрониста, компонентом, который, собственно, и придает его повествованию уникальную ценность выдающегося памятника истории крестовых походов, является, однако, светский: описания и объяснения событий из них самих, из имманентно присущей им логики (или алогичности!), прежде всего поступками и свойствами людей — их храбростью, мужеством или же трусостью и малодушием, верностью долгу или предательством, мудростью, предусмотрительностью или же недальновидностью, склонностью впадать в панику при малейшей опасности или сохранять выдержку в затруднительных обстоятельствах, кичливостью и гордыней или же благоразумием и сдержанностью. Именно такой подход к фактам, на деле преподносимым без всяких «посторонних прибавлений», доминирует в повествовании хрониста.

РЫЦАРСКИЙ «КОДЕКС» И ЕГО ОТРАЖЕНИЕ В ХРОНИКЕ. ИДЕЯ ЕДИНЕНИЯ «ПИЛИГРИМОВ» И ЕЕ ПАНЕГИРИЧЕСКИ-ИНСТРУМЕНТАЛИСТСКАЯ СУЩНОСТЬ

Помимо охарактеризованных, в его мемуарах рельефно отразились и многие другие существенные черты исторического мышления феодальной среды, к которой он принадлежал душой и телом, отразились, в частности, важнейшие принципы восприятия и оценки ее представителями личностных качеств участников событий, их «героев» и «антигероев» со свойственными им достоинствами и слабостями, добродетелями и пороками. Все они в своей совокупности образуют немаловажный фактор в развертывании сложной событийной ткани крестового похода и играют значительную роль в объяснении хронистом его причудливых судеб.

В самом деле, оттеняя положительные качества сеньоров и рыцарей, принявших обет крестового похода и отправившихся «освобождать» Заморскую землю, Жоффруа де Виллардуэн на первое место всегда ставит их верность взятым на себя обязательствам, вытекали ли они из норм вассальных отношений или определялись конкретными договоренностями об условиях выполнения той или иной «службы», оказания тех или иных «услуг». Соблюдение и несоблюдение таких обязательств — главнейший в его глазах критерий оценки нравственного уровня действующих лиц крестоносной эгопеи, их соответствия либо несоответствия высокой идее, ради которой они опоясались мечом. Верность данному слову, верность в соблюдении заключенных договоров — один из коренных устоев политической культуры феодального класса, проявлявшийся и в творчестве хронистов крестовых походов, которые выступали выразителями его исторического сознания, в том числе Жоффруа де Виллардуэна. Во время крестового похода среди его участников выявилось немало таких, кто нарушал эти устои. Не сдержали своего слова, якобы устрашась опасностей, подстерегавших войско, которое должно было двинуться в путь из Венеции (так, по крайней мере, объясняет их поведение сам Виллардуэн), брюггский шателен Жан де Нель, Тьери, сын графа Филиппа Фландрского, и Николя де Майи — командиры фламандских рыцарей, отбывших на кораблях из Фландрии. Обещав присоединиться к своему сеньору Бодуэну Фландрскому и «всему венецианскому войску» «там, куда им велено будет прибыть», эти предводители — а под их командованием находились многие из «добрых вооруженных людей» графа Бодуэна, — перезимовав со своими людьми в Марселе, «отправились в Сирию», хотя и «знали», словно предуведомляет своих слушателей хронист (разумеется, post factum!), что там «им не содеять никаких подвигов» (§ 48, 49, 103).

К «изменникам», т. е. к тем, кто фактически старался лишь избежать коварных сетей Венеции, но кого хронист изображает всего-навсего недостойными рыцарства трусами, он относит епископа Отюнского, графа Гига де Форэ, Пьера де Бромона, поплывших на фламандских кораблях; французов Бернара де Лорей, Гюга де Шомона, Анри д’Арэна, Жана де Виллера и других, которые якобы тоже «уклонились от явки в Венецию» «по причине великого страха» и «двинулись в Марсель» (§ 50). И для них такая «измена» не осталась без последствий — «изменникам», как о том Виллардуэну уже было, конечно, известно ко времени, когда он взялся за свой труд, пришлось потерпеть «великую неудачу» (§ 50). Не пожелали идти в Венецию, а отправились прямо на юг Италии, чтобы оттуда отплыть на Восток, и много других «добрых людей», в том числе «один из доблестнейших на всем свете рыцарей Анри д’Арзильер», а также Жиль де Тразиньи, вассал Бодуэна, графа Фландрского и Эно: этот рыцарь, получив от своего сеньора 500 ливров, чтобы сопровождать графа, тем не менее покинул его в Пьяченце (§ 54).