Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога

На вопрос, почему случаются срывы, каждый раз есть ответ. Всякий сорвавшийся может ответить, что он рассчитывал получить, когда шел на срыв. Для этого не нужно быть Теренсом Горски или Аланом Марлаттом. Мне отвечали так: «Я не пил месяц, но мне не давал покоя один вопрос: а ради чего? И не было у меня на него ответа, доктор. Вот я и…» Или: «Я не справился с тягой. Это выше моих сил». Или: «Я думал, что выпью и мне станет лучше. В тот момент я старался не думать о последствиях». Или: «У меня был такой стресс, что я думала об одном – найти и выпить». Или вот, весьма популярный и логически убогий ответ: «Подумал, что за столько месяцев трезвости уже научился контролировать употребление» (алогизм очевиден, если помнить, что человек все эти месяцы не употреблял, а не употреблял). Или: «Я выпил случайно, а потом подумал: "А и черт с ним[92], выпивать так выпивать!"» Или: «Я выпил, потому что на столе был алкоголь. Просто передо мной стоял бокал вина, и я выпил». Саша Шаляпин рассказывал о своем демоническом альтер-эго, которое каждый день будто говорило ему: «Ты сорвешься, дружок. У тебя нет шансов. Ты сорвешься». Он и срывался.

Почему случаются срывы? Да много их, причин и поводов. «А если совершенно нет никакого повода, то я его придумаю, – говорила одна пациентка, – поссорюсь с мужем и пойду напьюсь. Делала так десятки раз». Но есть и множество причин не выпивать. При алкогольной зависимости таких причин чаще всего намного больше. Всегда есть причины выпивать и причины не выпивать. Получается, срыв – это выбор. У тебя полно причин не выпивать, но тут ты обнаружил причину или повод выпить и выбрал именно это.

Есть и другие вопросы, например: «Кто чаще срывается?» Или: «Почему 70–80 % людей срываются в первый же год воздержания?» Или: «Почему многие зависимые не воздерживаются от аддиктивных веществ, а меняют одно вещество на другое?» Но меня больше всего интересует онтологический вопрос: «Что есть срыв? Что это? Как я могу мыслить срыв?» Размышляя рационально, то есть держа в фокусе внимания краткосрочные и долгосрочные последствия любого поведения и срыва как поведенческого акта, я прихожу к мысли, что срыв – это то, что античные философы называли акрасией. Акрасия (ἀκρασία) – поступок, который со всей очевидностью приведет к ухудшению положения дел, но субъект действия его все же совершает. Мы многое упустим, если будем изучать срыв как взвешенное решение рационального агента. Есть другое измерение, измерение переживаний – то эмоционально непростое состояние, в котором находится человек перед срывом, и это измерение имеет свои изгибы и искажения, свои гравитационные колодцы и черные дыры, и я далеко не сразу понял неевклидову геометрию этих переживаний. По правде говоря, я и сейчас не до конца ее понимаю, но хотя бы знаю о ней. Мне в этом помог Илья.

Илья пришел к нам в программу где-то через год после Олега. Он выпивал тихо, тоскливо, ежедневно. Наблюдал за ходом времени – гомогенного, неинтересного, условно категоризированного как скучные дни, надоедливые недели, постылые месяцы. Наблюдал и пил. Материалы наши он стал проходить вдумчиво. В терапевтическом чате задавал множество вопросов, был вежлив и внимателен. Подумал-подумал и бросил выпивать незадолго до Нового года – и в первые же месяцы, несмотря на тягу и прочий дискомфорт подострой абстиненции, ощутил легкость, воодушевление, восторг. «Я был как Илья Муромец, – говорил он. – Лежал себе всю жизнь и думал, что не владею руками и ногами. И тут пришли какие-то мужики, заставили встать, сходить за водой, попить этой воды. Я попил и обрел силу богатырскую». Илья, человек с невероятно мощным и въедливым интеллектом, освоил всю релевантную информацию о поведенческих изменениях и онлайн-сообществах и стал помогать нам точными, уместными, хорошо аргументированными советами.