У каждого мира есть двойник, учил меня когда-то Один. И любое наше действие, любой выбор, любая ошибка, любой предпринятый нами шаг – все это повторяется где-то еще, но имеет и других исполнителей, и другие результаты. И те миры, что нам известны, подобны сотам, ячейки которых тесно прилегают друг к другу, но каждый мир ждет своей возможности все начать сначала. Даже Смерть – это всего лишь один из миров, сквозь который, следуя своему руслу, протекает река Сновидений, собирая по пути разные истории, из которых, словно из плавучего мусора, она строит свои рифы и острова, превращая их затем в новые миры-ячейки, подлежащие захвату и заселению. Все эти мысли неожиданно сильно разбередили мне душу – это был еще один маленький дар из мира Попрыгуньи: не просто воспоминания, а
«Прощай, Попрыгунья. Мне будет тебя не хватать».
А гоблин между тем явно нервничал, и я, догадываясь, что больше всего ему хочется поскорее от меня удрать, на всякий случай припугнул его, мысленно пообещав: «Попробуй только! Одна попытка, и я высосу твой жалкий мозг, как сырое яйцо!»
Сма-ракки негодующе зашипел и заявил:
– Да ты что! Да я ни в жисть! Небось я-то свое слово держать умею! Ясно тебе? Вон они. – И он указал мне на неясную фигуру, поднимавшуюся по тропе на вершину холма. Вскоре стало видно, что это девушка лет семнадцати, в руках у нее корзина, а за собой она ведет на поводке маленькую белую козочку.
«Это что же, и есть его мать?»
– Да неужто ты мог такое подумать? Это ж Нэнси, дочка корзинщика. – Гоблин приветственно помахал девушке узловатой рукой. – Она этого младенца в прошлый вторник нашла. Отправилась в Рединг на рынок, там и нашла. Его, должно, подбросили – пусть, мол, помирает, бедолага. А Нэн его забрала и заявила: она, мол, станет сама о нем заботиться, что бы там люди или приходской священник ни говорили. Нэн, она ведь упрямая. В деревне-то ее и вовсе сумасшедшей называют.
«Приведи ее ко мне, – приказал я. – Мне нужно быть как можно ближе к…»
– Да, сэр. Сию минуточку, сэр.
Я с нетерпением ждал, все еще пребывая в эфемерном обличье. Девушка между тем подошла совсем близко, но козу по-прежнему держала на поводке, а корзину – на сгибе локтя. Теперь уже стало видно, что в корзине лежит крохотное существо, туго опутанное свивальником, и протестующе плачет.
– Ш-ш-ш, маленький, – тихий голос девушки словно с трудом пробивался сквозь туман, сгустившийся на вершине холма, – никто тебя не обидит, обещаю. И все у нас с тобой будет хорошо.
Интересно, подумал я, как она может говорить о будущем с такой беспечной убежденностью? Мой опыт, например, подсказывает, что совсем хорошо не бывает никогда – непременно найдутся желающие либо яму тебе вырыть, либо просто на тебя поохотиться. Но малышей, должно быть, проще обмануть, чем взрослых людей; вот и этот еще немного похныкал, а потом успокоился и снова уснул.
Теперь я уже различал цвета его ауры: они полыхали всеми оттенками багрового и фиолетового, что весьма напоминало мои собственные цвета. А потом даже своим эфемерным зрением я сумел разглядеть на ручке младенца изображение руны
Выбравшись наконец на вершину холма, девушка Нэнси и козочка подошли к Слейпниру, мирно щипавшему травку. Нэнси улыбнулась моему скакуну, привязала козу к валуну, вытащила из кармана фартука морковку и протянула коню. Я невольно улыбнулся: если б она только знала, какой редкий и ужасный зверь прячется под столь привычным и скромным обличьем! Вряд ли ей тогда захотелось бы угощать его морковкой. Впрочем, Слейпнир с удовольствием принял лакомство и даже ласково потыкался мордой в плечо Нэнси. А она, повернувшись к гоблину и не снимая корзины с руки, деловито распорядилась:
– Козу возьмешь с собой, она молочная. А если станет холодать, обязательно пользуйся одеялом.
– Ах, как вы добры, мисс! – восхитился Сма-ракки, протягивая руку к корзине и поблескивая золотистыми глазами.
– Одеялом пользуйся
Однако девушка, одарив его долгим, пристальным, исполненным подозрения взглядом, предупредила:
– Учти: если станешь сам пить козье молоко –