Застава в степи

— Слушай, Генка, — решил я воспользоваться удобным случаем, — лучше ты отдай мне из своих два рубля. А собаку мы и за так достанем. Видал у Прыща во дворе? Уши торчат как у осла, морда страшная, прямо львиная, а бросается на людей не хуже крокодила. У нее кутята породистые. Им уже по полгода.

— Да разве такой жмот бесплатно отдаст, — засомневался Генка, зная нашего соседа механика Хамугина, которого давным-давно за глаза никто не называет иначе, как Прыщ. Папа говорит, что так Хамугина однажды назвал парторг. Ну не прямо так, а сказал:

— Ты как прыщ на нашем теле.

Назвал он механизатора так обидно за то, что тот всю жизнь ловчит. Руки у него золотые. Он даже автомобиль сам сделал. Для себя, конечно. Но работать в совхозе как все, Прыщ не хочет, говорит, мало платят. Я, говорит, вашу сотню за пару дней могу очень даже свободно иметь. А «обидели» его в позапрошлом году, когда он с сыном скосил восемьсот гектаров озимых — больше всех в районе и намолотил почти сто тысяч пудов зерна. Сто тысяч пудов! Это так много хлеба, что всем жителям нашего совхоза, сказал Вовка Грачев, хватит на четыре года. Ему за это обещали заплатить восемьсот рублей и премию еще выдать. Но не выдали. За то, что он ночью хотел украсть с тока машину зерна. За это дело его судить надо было. Но все сказали, что механизатор он отменный, и такой грех с ним случился в первый раз и можно не судить, а для наказания лишить его премиальных. Прыщ сначала даже прослезился от благодарности, а потом начал писать жалобы во все газеты и в партком, и в Верховный Совет. В совхоз приезжало, наверное, десять корреспондентов и столько же комиссий. И все сказали, что зря пожалели хапугу и жулика. Вот тогда-то ему и дали это обидное прозвище.

Теперь он уволился из совхоза. Я, говорит, свое отработал, мне уже шестой десяток лет и я имею инвалидность. А какой же он инвалид, если мешки с яблоками, как булки бросает в машину и увозит их на базар в город. И когда начинается уборка, сам директор Дмитрий Петрович Журавлев идет к нему домой, просит его забыть старые обиды и стать за штурвал самоходного комбайна.

Прыщ жадюга, хуже Плюшкина. У него единственного сад огорожен высоченным забором. Через весь двор протянута толстенная проволока, и по ней, на цепи, бегает волкодав Пума. Собака такая злая, что даже лает на тех, кто проходит мимо забора. Я помню, как Прыщ привез ее откуда-то и всем хвастал, что она надежнее самого хитрого английского замка.

Сначала Пума никак не хотела сидеть на веревке и лаять не только на прохожих, но даже на тех, кто приходил к Хамугиным. За это благодушие хозяин нещадно бил собаку и наконец достиг желанного. Теперь Пума готова перегрызть горло любому, кто неосторожно открывал калитку, забыв предварительно вызвать хозяев. И только при виде Прыща она трусливо виляет хвостом и старается неслышно залезть в свою конуру под железной крышей.

Но есть в поселке еще один человек, на которого волкодав не только не кидается, но и не лает. Этот человек — я. Дружба у нас с Пумой почти такая же старая, как с Генкой. Однажды после очередного побоя собака оборвала веревку (тогда она сидела еще не на цепи) и, озверев от ненависти к людям, кинулась прямо через забор в степь. При прыжке Пума зацепилась задними ногами за колючую проволоку и повисла. Вот тут, если бы не я, Хамугин застрелил своего волкодава. Пока хозяин бегал в дом за ружьем, я топором перерубил проволоку, и Пума успела убежать огородами к лесополосе. Когда Хамугин, сам похожий на разъяренного волкодава, подбежал с ружьем к забору, собака была уже далеко.

Сколько Прыщ ни ходил по округе, ни звал Пуму, собака не откликалась. Когда я увидел вернувшегося ни с чем соседа, то страшно обрадовался. И хотя я в тот вечер проиграл папе подряд три партии, настроение у меня было такое, будто мне по меньшей мере удалось стать чемпионом области.

Утром я пошел в сарай наколоть для самовара лучинок и увидел в темном углу огромные злые глаза зверя. Я уже готов был пулей выскочить из сарая, но в это время зверь вдруг жалобно взвизгнул, и я по голосу узнал Пуму. Я подбежал к собаке, прижал ее голову к своему лицу, долго гладил и говорил ей ласковые слова. А Пума внимательно слушала меня, лизала мои руки влажным языком и изредка жалобно взвизгивала. Шерсть на ее спине и лапах была в пятнах запекшейся крови. А на задней ноге я нашел кусок колючей проволоки, впившейся в ногу. Скрученная вокруг лапы, она мешала не только бегать, но и сидеть. Я освободил лапу от ржавой острой проволоки, куском тряпки перевязал кровоточащую рану и принес нежданному гостю чашку борща и ломоть хлеба.

Днем, когда я собрался отправиться в школу, во двор вошел Прыщ и направился прямо к сараю. Чувствуя беду, я бросился ему наперерез и заслонил собой дверь. Сосед небрежно оттолкнул меня и назидательно сказал:

— Нехорошо чужое воровать.

— Я не воровал. Она сама пришла.

— Если ты подлинный пионер, обязан был что сделать? Возвратить хозяину и получить положенное вознаграждение.

Он распахнул дверь и властно позвал:

— Пума, ко мне!