Застава в степи

Взвейтесь кострами,
Синие ночи!
Мы пионеры —
Дети рабочих.
Близится эра светлых годов.
Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Радостным шагом, с песней веселой
Мы выступаем за комсомолом.
Близится эра светлых годов,
Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Пот с меня начинает катиться ручьем. Песня кончилась, а до пруда все так же далеко, как если бы она и не начиналась. Получается, что пионерская песня короче солдатской и мне придется петь их не три, а все десять. А мы успели разучить лишь три. На худой конец, пионерские можно заменить обычными, которые поют все. Например, песней геологов. Там как раз тоже про дорогу есть слова «А путь и далек и долог». Но геологи ходят не торопясь, а мне надо идти быстро. Надо бы спеть такую песню, которая подталкивает. Я думаю…

В это время, как будто уловив мои мысли на расстоянии, сзади запевает Генка:

Наш паровоз, вперед лети,
В коммуне остановка…

Наконец-то появился, пропащая душа. Думаешь, я кинусь тебе навстречу с распростертыми объятиями?

Нет. Я делаю вид, что не слышу, и продолжаю свой путь. Генка, поднимая босыми ногами клубы пыли, догоняет меня и, как будто мы с ним уже виделись, спрашивает:

— Ты тоже узнал про них?

— Про кого?

— Про коммунаров. Милиционер говорил, что они уехали, а отец не верит и говорит, что их скорее всего расстреляли где-нибудь тут недалеко. Я думал, что ты ищешь их могилу.

— Нет, я тебя искал, — отвечаю я раскрасневшемуся и мокрому от ходьбы другу. Но он не замечает или по своей хитрости не хочет замечать моей обиды и тем же тоном говорит мне:

— Странно ты искал меня. Я же не иголка. А ты три раза туда-сюда ходил. Может быть, ты деньги потерял?

— Почему ты так решил? — удивился я.

— Да потому, что ты так дотошно вымерял дорогу. Я и подумал: или Семен разузнал про могилу тех коммунаров и ищет ее в этом месте, или деньги родительские потерял и чтоб не было взбучки, решил до вечера искать их.

— Ты лучше про свою взбучку не забудь, — предупредил я разговорившегося друга.

— А за что это мне будет взбучка?

— Дома сказал, что идешь в лагерь, а сам даже не заглянул туда.

Генка остановился, вытер пот с темного лба. Лицо его стало грустное. Я подумал, что это мое предупреждение так повлияло на него, но оказалось, Синицын даже не придал моим словам никакого значения.

— Во-первых, я не сказал дома, что иду в лагерь, — заговорил Генка, глядя в сторону поселка. — Я сказал просто, что пошел, во-вторых, я вчера обещал Фаине не появляться больше в этом детском пионерском лагере и, в-третьих, вечером отец рассказал мне кое-что о коммунарах и надо было это уточнить. Я ездил в первое отделение к одному деду. Но он сейчас в гостях у сына в Москве.

А я не знаю ни одной тайны…. Разве это по-дружески, по справедливости? Конечно, нет. И раз он сам мне не открывает ни одного из своих секретов, я не буду, как девчонка, выпытывать у него эти тайны, я найду свой след и буду по нему идти.

Генка посмотрел, на мое лицо, и хотя оно было, как небо над нашими головами, совершенно безразличное, спросил почему-то встревоженно:

— Семен, что с тобой?

— Ничего, — равнодушно ответил я.

— Да на тебе лица нет.

— Куда же это оно делось, — потрогал я свои щеки, глаза и нос, — все на месте.

— Ну чего ты дуешься, — начал злиться Генка. — Я же тебе обещал все рассказать? Обещал. И расскажу. Только вот искупаемся, ляжем на песок, и я начну рассказывать.

— Можешь не затруднять себя.

— Ты тоже что-нибудь узнал?

— И не меньше твоего, — нахально соврал я, потому что мне уже надоело его хвастовство и загадочность.

— Ты не узнал, кто у них был председателем?

— Их было двое, — сказал я, не моргнув глазом.

— Двое? — удивился Генка. — Кто тебе сказал?

— Один надежный человек.

Теперь настала Генкина очередь смотреть на меня с открытым ртом и недоверчивыми глазами. Пусть, пусть смотрит, решил я продолжать игру. А то разошелся, рассекретничался, в лагерь не хочет ходить. Тайны у него появились.

— Кто же это? — спросил он после нескольких шагов, во время которых, наверное, перебирал в памяти всех «надежных» людей совхоза.

— Он просил меня пока не говорить никому о себе.

— Ну, мне-то можешь?

— Дал честное пионерское. Не могу нарушать.

— Ну и я тебе так же расскажу, — обиделся Синицын и начал отмерять своими длинными ногами большущие шаги, быстро удаляясь от меня. Он думал, что я побегу за ним. Но не тут-то было. Раз Генка поверил моему вранью, он до тех пор будет выпытывать из меня тайну, пока не расскажет свою. Уж кто-кто, а я его характер знаю лучше, чем свой. Если не лучше, то почти также. Синицын прошагал еще несколько метров молча, потом запел:

Мы все из тех, кто выступал
На белые отряды,
Кто паровозы оставлял,
Идя на баррикады.