Застава в степи

«Странно ведет себя боцман, — размышлял я, шагая по улице. — Даже мне ничего не сказал. Неужели обиделся на меня за то, что я предложил: будем собирать металлолом всей флотилией? А может быть, он уже в школе и подбирает экспедицию разведчиков за железными кладами? От него всего можно ожидать. У него в голове идей, как в море пены. Кто это так сказал про Генку? Ага, директор. Легок на помине Николай Андреевич. И особенно тогда, когда нам не везет. Вот он стоит у ворот и, кажется, не собирается уходить».

— Где же твой приятель? Заболел? Или испугался?

Мне показалось, что я это не я, а Генка, и надо что-то придумывать, оправдываться. Первое, что я придумал, было:

— Здрасте, Николай Андреевич.

— Здравствуй, здравствуй, голубчик. Ну так где же Синицын?

Что я мог ответить, если не только я, но и его родной отец не знает, где он находится? Я пожал плечами.

— Он, должно быть, ищет мужество, — вспомнил я вчерашний совет Коли.

— Какое мужество? — недоуменно посмотрел на меня директор. — Что ты говоришь, Морозов? Ты же знаешь — я старый воробей, и меня на мякине не проведешь.

— Да нет, честное пионерское, Николай Андреевич, он хотел набраться мужества, чтобы признаться и попросить извинения, — растолковал я.

— Вон оно что. И ты серьезно полагаешь, что он найдет это мужество?

«Ну почему вы так плохо думаете о боцмане? — про себя начал спорить я с директором. — Всегда его ругаете, делаете замечания. А если бы вы узнали правду… Может, рассказать?». И я сказал:

— Вы не знаете Синицына, Николай Андреевич. Он честный и смелый. Только он не любит говорить про себя…

Николай Андреевич снял очки и посмотрел на меня так, будто он вовсе не директор школы, а Миклухо-Маклай, только что сошедший с корвета «Витязь» и слушающий рассказ папуаса о своем чернокожем друге.

— Да? — наконец спросил он.

— Да, — выдержал я его взгляд.

— Может, ты прав, — задумался директор. — Ладно, иди на сбор.

В классе уже собрался почти весь отряд. Не было только Синицына, Саблина и Киреевой. Ровно в двенадцать пришел Попов. Он уже знал, что Генки нет. Вожатый поздоровался и сказал:

— Времени у меня в обрез. Надо еще закусить, а раз Синицын отсутствует, перенесем сбор на завтра. Ты не знаешь, что с ним? — спросил он меня.

— Струсил, — вскочила с места Тарелкина.

— Он не трус, — вступился я за друга.

— Ты всегда его защищаешь!

— Надо сначала узнать, а потом уж вешать человеку всякие ярлыки, — рассердился я.

— Ты же помнишь, — сказал Коля, — мы вчера договорились. Он дал слово.

— Сколько раз он его давал, — притворно вздохнул Грачев. — Но такова тактика морских пиратов.

— Хватит тебе упражняться в остроумии, — осадил его Попов под одобрительный гул отряда. Вовка повернулся к задним партам, обвел всех правым глазом (левый был перевязан бинтом) и, не встретив участливого лица, сказал:

— Есть, адмирал.

— У нас сейчас сбор отряда, и я для вас старший вожатый, — напомнил Коля.

Вовка встал и извинился. Я видел, что Коля нервничает и придирается к Грачеву потому, что нет Генки. И если сейчас он вдруг появится, весь гнев вожатого обрушится на него. А Генка умеет появиться именно тогда, когда не следует. Так случилось и на этот раз. С шумом распахнулась дверь, и на пороге застыл запыхавшийся Синицын. Прислонившись к косяку, он тяжело проговорил:

— Извините, ребята.

Потом подошел к парте, за которой сидел вдруг съежившийся Грачев, и, переводя дыхание, сказал:

— И ты извини меня, Вовка.

Вовка сразу сделал вид, что он вовсе не испугался.

— Я хотел бы поставить условия, — выпрямился он. — Если это не повторится.

— Только ты не обманывай больше первоклашек, — мирно согласился боцман.

— Каких первоклашек? — заволновался отряд.

— Он знает каких, — сказал уже насмешливо Генка, направляясь к Попову. — Только это сейчас не главное. Коля, ты знаешь, что я нашел!

Генкины счастливые глаза встретились с сердитым взглядом вожатого, и сразу веселое выражение Генкиного лица, как клубная афиша под дождем, потускнело, смылось.

— Кто ведет сбор, ты или я? Сядь на место, — тоном приказа произнес Попов. — Грачев, встань и расскажи историю с первоклашками.

Когда Вовка, заикаясь, доставая и пряча свою записную книжку, рассказал, как он «собрал» больше всех макулатуры, я спросил:

— А сиреневые тюльпаны ты сорвал?

— Где? — посмотрел на меня одним глазом Грачев.

«Ну, началось, — подумал я, вспомнив предупреждение Синицына, что Вовка не рыжий. — Сейчас начнет выкручиваться. Но раз уж я сказал «А», надо говорить и «Б». Я сказал:

— Сам знаешь.

Боцман в это время сидел, как на иголках. Он без конца порывался вскочить и что-то сказать. Причем, я чувствовал, что сказать он хочет не о том, что волнует сейчас отряд, а о чем-то другом, известном ему одному. И только предупреждающие взгляды вожатого заставляли его оставаться на месте. А класс уже требовал:

— Давай, Вовка, начистоту!

Я даже удивился, когда Вовка совсем не дипломатично сказал:

— Простите меня, ребята, за тюльпаны.