Защитник 80-го уровня

В 2002 г. молодежная организация «Идущие вместе», созданная Администрацией Президента РФ (позже она преобразуется в прокремлевское движение «Наши»), устроила публичную акцию: ее активисты сожгли несколько книг Сорокина как пропагандирующие разврат и наркотики, а за историко-фантастический роман «Голубое сало» потребовали привлечь его к уголовной ответственности в связи с содержащейся там, с их точки зрения, порнографией.

Когда встревоженный возбуждением против него уголовного дела по заявлению «Идущих вместе» Сорокин попросил меня о защите, я первым делом писателя успокоил: следствие «ляпнулось» – ст. 242

УК РФ «Незаконное распространение порнографических материалов или предметов» применению не подлежит, поскольку закона, устанавливающего правила оборота порнографической продукции, не существует. Действительно, попытка принять такой закон в 1999 г. закончилась неудачей, несостоятельными оказались и последующие попытки. Следовательно, так называемая бланкетная норма Кодекса, отсылающая к закону, который отсутствует, замораживается до его появления.

– Но, – добавил я, – выкатывать этот довод преждевременно. Профессионально он неотбиваем, но в пиаре легко разыгрывается против защиты – дескать, закрылся порнограф юридической казуистикой. Нет, вы займете принципиальную позицию оскорбленного творца. «Голубое сало» – роман. А художественная литература и порнография – две вещи несовместные.

Здесь самое время заметить, что порнографию заявители усмотрели в описании порожденного авторской фантазией виртуального совокупления клонов Сталина и Хрущева.

Являемся в следственное управление ГУВД Москвы, заходим в кабинет начальника отдела, направившего Сорокину повестку. Из-за стола поднимается и здоровается с нами молодой человек в милицейской форме майора. Но в кабинете толпятся еще человек шесть молодежи лет 25–35, и все в свободной досуговой одежде: рубашка, джинсы, кроссовки.

Навожу на лицо строгость, прибавляю металл голосу:

– Что здесь делают эти люди? Допрос ведет только следователь!

Ответ приятно поразил:

– Генри Маркович, не сердитесь. Мы – сотрудники ГУВД: следователи, оперативники, пришли за автографами известного писателя. Владимир Георгиевич, пожалуйста, не откажите.

Протягивают книжки. Вижу названия: «Сердца четырех», «Пир», «Тридцатая любовь Марины» и… «Голубое сало». Отношение следствия и к писателю, и к поклепу «Идущих» мгновенно прояснилось.

Сорокин сначала дал автографы, затем – скупые показания, разъяснив, что художественные образы создаются воображением, а не рациональным мышлением и не могут проверяться юридическими нормами.

У входа в здание управления поджидала пресса. Сорокин от встречи с журналистами уклонился, доверив комментарий мне. Я же, напротив, не мог отказать себе в удовольствии потоптаться на запрещенном провластной молодью вздоре. Переименовал «Идущих вместе» в «Бредущих гуртом». Указал на предположительный вред, который приписывают порнографии сторонники ее уголовного преследования: визуальный показ откровенных постельных сцен или их описание способно так сильно возбудить мужчину, что он готов тут же любым путем удовлетворить свое желание. Но на какие сексуальные подвиги – притворно патетически вопрошал я – способна позвать словесная картина совокупления Сталина и Хрущева? Скорее, напротив, может породить стойкое отвращение к половым контактам.

В общем, от души поизгалялся. А об убойном правовом аргументе умолчал. И оказалось – правильно. Следствие назначило искусствоведческую экспертизу. Она дала заключение, что «все откровенные описания сексуальных сцен и естественных отправлений обусловлены логикой повествования и имеют безусловно художественный характер». Обвинение, таким образом, было опровергнуто по существу.

К месту вспомнил

На процессе Джизакского хлопкопромышленного объединения, о котором я уже писал, допрашивался в качестве свидетеля некто С. – работник отдаленного сельского заготовительного пункта. Выяснилось: во-первых, он вообще не владеет русским языком, во-вторых, решительно забыл свои показания на предварительном следствии. Огласили протокол его допроса; в нем С. изобличил моего подзащитного, директора хлопкозавода X., в приписках и должностных злоупотреблениях. Протокол составлен на русском языке, которого С. не понимает. Нарушение грубейшее. Спрашиваю: почему допрашивался без переводчика, как общались с московским следователем? С. отвечает, что следователь немножко знал узбекский язык, кроме того, помогали жесты. Смех да и только! Но свидетель стоит на своем – показания полностью подтверждаю, следователь объяснял значение слов, так что не путайте меня, товарищ адвокат.

Судья, член Верховного суда РСФСР, с интересом наблюдает за нашей пикировкой. И, зная обвинительный настрой родимого правосудия, тем более по громким резонансным делам, я с полным основанием допускаю, что очевидным процессуальным нарушением суд способен пренебречь и сослаться в приговоре на показания С. как обвинительное доказательство.