Защитник 80-го уровня

Вид у чиновниц был бледный – в общественном мнении и прессе процесс был выигран. Ну, а суд признал моего доверителя очередным, то ли 50-м, то ли 60-м, иностранным агентом. Глазами со мной судья старалась не встречаться. И ей это хорошо удалось. Не скрою: порадовался, что пробил свою точку зрения в научной среде, достучался до Уполномоченного по правам человека. Приятно было читать о том – со ссылкой на мою находку, – что обвинение в случаях, когда только специалист может сказать, совершено преступление или нет, а сам подсудимый на момент деяния принципиально не мог этого определить, – юридический нонсенс. Например, Максим Кронгауз в своем великолепном бестселлере «Русский язык на грани нервного срыва» счел необходимым назвать одну из глав «Осторожно: лингвистическая экспертиза!», где, в частности, заметил: «Если для того, чтобы увидеть в некой фразе призыв к насилию, нужен высококвалифицированный специалист, то это уже не призыв к насилию».

Что касается судебной практики, то в ней подмена юриста специалистом-лингвистом (политологом, культурологом и т. д.) в делах об экстремизме и разжигании вражды по-прежнему не редкость. Ситуация может измениться, когда в стране появится действительно независимая судебная власть. А когда она появится?

Судебный театр для Александра Минкина

Он влетел в мой кабинет, с шумом опустился на стул. Его большие семитские глаза лезли из орбит и источали гнев. Он – это Александр Минкин, вот уже два десятилетия нержавеющее золотое перо отечественной журналистики. Но тогда, в августе 1990 г., передо мной сидел только набирающий известность театральный обозреватель, правда, суперпопулярного перестроечного журнала «Огонек». И, пытаясь выудить из пухлого портфеля нужные бумаги, беспрерывно повторял:

– Ну я им извинюсь! Они узнают!

Сюжет, приведший Сашу – мы давно с ним перешли на «ты» – ко мне и положивший начало нашему знакомству, между тем оказался прелюбопытнейшим.

Минкин опубликовал в «Огоньке» рецензию на антрепризную постановку пьесы Чехова «Вишневый сад». Спектакль этот прогремел в столичной театральной жизни. Талантливая смелая режиссура молодого Леонида Трушкина. А какие актеры: Татьяна Васильева, Евгений Евстигнеев, Леонид Сатановский, Николай Волков!

Рецензия также привлекала глубоким знанием творчества Чехова, интересным социокультурным анализом, точными историческими оценками. Неожиданно для читателя Минкин высвечивает фигуру второстепенного персонажа пьесы – Яши, слуги Раневской. У того и роли, казалось бы, всего ничего: вздыхает по Парижу, соблазняет горничную Дуняшу и забывает старика Фирса («Человека забыли»). Но Минкин, отягощенный знанием страшного опыта XX в., акцентирует: этот негодяй, хам, лизоблюд выйдет победителем в погромной гражданской смуте, которая разыграется на месте порушенных дворянских усадеб. Потому что Яша нужен всем: Раневской и Гаеву, пригодится Лопахину, призовут его в помощь и революционеры-романтики Петя с Аней – вот он их и уничтожит. Рецензию свою Саша озаглавил «Сюрприз». Почему – объяснил сам в конце текста:

«Публика оказала спектаклю восторженный прием, актеры многократно вызывались на поклоны, возникло единение сцены и зала, готовилась короткая телесъемка интервью артистов и зрителей, и тут началась знакомая советская реприза: на сцене появилась она, администратор дома культуры (антрепризный спектакль игрался на разных зрелищных площадках, в этот раз в каком-то, сейчас уже не помню, клубном учреждении. – Г.Р.) и, загораживая своим мощным телом съемочную камеру, стала выкрикивать: “Безобразие, аренда только до 10 часов, прошу очистить помещение”. Мы пытались ее увещевать, просили проявить уважение к творцам и зрителям».

И в завершение рецензии фраза, обусловившая дальнейшее развитие сюжета – его уже юридическую часть:

«Но все было бессильно перед этой Яшкиной внучкой, дочкой Шарикова».

«Внучка-дочка» оказалась тетенькой общественно активной – членом осташвиливского антисионистского комитета. Был такой Константин Осташвили, психопат, зоологический антисемит. За погром, устроенный в Доме литераторов, был осужден к двум годам лишения свободы.

Рождается иск о защите чести и достоинства. Обоснование впечатляющее – привожу дословную цитату из искового заявления: «Называя меня дочкой Шарикова, автор явно указывает на мое песье происхождение. Тогда как я – дочка казачки амурской и русского интеллигента дворянского происхождения».

Заявление вручили автору рецензии и предложили связаться со мной – в ту пору адвокатом «Огонька» по договору об оказании юридической помощи. Все же самонадеянность – качество не самое лучшее, часто подводит. Минкин, прочитав исковую дичь, которую я выше воспроизвел, видимо, воспринял ее не иначе как материал для журналистского стеба и решил прогуляться в суд без помощи адвоката. Конечно, элементарный здравый смысл, коим руководствовался Саша, не допускал и тени сомнения в том, что такой иск не может быть удовлетворен любым судом – даже районным, даже нашим, в ту пору еще советским.