Заре навстречу

- В транспортной конторе тоже кормят сколько хочешь, там у меня свой конь. Могу даже по городу покатать.

Но Нина не заинтересовалась Тимпной деятельностью.

Она сказала с достоинством:

- Мой папа теперь стал большевиком, ты это знаешь?

- Да, - сказал Тима, - знаю.

Он слышал от папы, что Савич вступил в большевистскую партию. Папа говорил маме с какой-то унылой растерянностью:

- Я голосовал за Савича но мотивам преимущественно психологическим. Вследствие героической гибели Сони его имя среди населения стало пользоваться уважением, Он искренне признал ссоп ошибки. Человек талантливый, образованный, энергичный. Находясь под нашим непосредственным влиянием, он может быть полезным. Вот, пожалуй, так... - Тут папа развел руками и добавил виновато: - Конечно, не исключены рецидивы всяких шатаний, - и спросил озабоченно: - Тебе не кажется, Варенька, что всяческие заскоки больше всего свойственны людям, которые приходят в партию несколько запоздало Я со стороны?

- Ах, Петр, - возмутилась мама, - с каких это пор ты стал считать себя старым большевиком? В девятьсот втором ты еще среди народников болтался.

- Варенька, - возразил папа, - все-таки в четвертом я пересмотрел свои взгляды и в девятьсот седьмом уже.."

- Скажите пожалуйста! - иронически протянула мама. - Какой стремительный путь! - и категорически за-"

явила: - Что бы там ни было, а Савич сейчас очень много работает для партии. Даже бриться перестал, тан занят.

- Да, - согласился папа, - растительностью он оброс, но вот в объединенный совет профсоюзов его напрасно избрали. Записочка тут одна мне попалась, так сказать, тезисы с требованием, чтобы профсоюзы стали независимыми от партии. На бумаге верже написаны, и показалось мне, что такую бумагу я у Георгия видел. - И тут же добавил сконфуженно: - Впрочем, вполне возможно, все это - чисто случайное совпадение...

Слушая этот разговор родителей, Тима был на стороне мамы. Ему очень хотелось, чтобы папа Нины оказался хорошим человеком и Нина не так сильно страдала бы оттого, что Георгий Семенович в то время, когда арестовали Софью Александровну, был против большевиков.

Тима сказал Нине:

- Мама хвалила Георгия Семеновича за то, что оп здорово работает.

Нина снова спрятала лицо в муфту и проговорила в мех глухо:

- Ты стал вежливый, вот провожать меня пошел..

Тима не захотел кривить душой и признался, что сделать это велели приятели.

- Какие воспитанные мальчики, - сказала Нина.

- Они не воспитанные, они просто хорошие, - запротестовал Тима.

Остановившись возле дома, Нина протянула Тиме руку и сказала:

- Ты мне, Тима, всегда не нравился за свою грубость. Но теперь я поняла, ты был грубый, потому что мой папа состоял совсем в другой партии, чем твои родители. Теперь мы можем с тобой дружить, как одинаковые люди, да?

- Ладно, - согласился Тима, - давай будем дружить по-настоящему, если хочешь...

Возвращаясь, Тима огорченно думал, что, хоть он и согласился дружить с Ниной, то, что она сказала, было неправдой. Он вовсе не потому иногда держал себя с ней грубо, что хотел быть грубым, а потому, что всегда испытывал застенчивое смятение, когда Нина радовалась его приходу. И хотя она говорила, что ей просто скучно одной, Тиме вдруг начинало казаться, что она вовсе не поэтому радуется, а потому, что ей хочется видеть его, именно его, а не кого-нибудь другого. А теперь получается, все это не так. Выходит, она хочет дружить с Тимой не потому, что он такой, какой есть, а потому, что считает: все, кто знал ее маму, должны быть ее, Ниниными, друзьями, и ничего другого тут нет.

Самолюбие Тимы было уязвлено, хотя Нина значительно выросла в его глазах после таких сложных размышлений.

Проводив Нину, Тима, прежде чем отправиться домой, решил зайти на базар к Якушкину: он вспомнил, что Хрулев велел ему узнать у Якушкина, нельзя ли там обменять конфискованную у купца Золотарева рессорную коляску и ковровые сани на фураж.

Пимокат Якушкин сейчас работал комиссаром базара.

Тощий, долговязый, в замазанном и лопнувшем под мышками полушубке, с красной перевязью на рукаве, Якушкин обосновал свой штаб под большим навесом, где на скрещенных бревнах лиственницы висели на цепях брусчатые платформы огромных весов: на чашах их можно было взвесить целый воз.

Из пустых ящиков Якушкин соорудил себе нечто вроде стола, где лежали безмен, самодельная тетрадка для записей и химический карандаш на привязи. Тут же, на доске, стояли большой жестяной самовар, глиняная кружка и в банке из-под монпансье "Ландрин" серая крупная соль, считавшаяся большим лакомством.

Угощая кипятком и солью приезжих мужиков из дальних деревень и заимок, Якушкин беседовал с ними.