Записки уголовного барда

— Кури. Срок большой, еще успеешь бросить, хе-хе... Расскажи-ка мне про свое дело, очень уж интересно.

— Долго рассказывать, гражданин начальник. В приговоре все сказано.

— Что в приговоре сказано — это другие сказали. Я приговоры не читаю, мне нужно — как на самом деле было. Мне правда нужна.

Поросячьи глазки еще сильней прищурились. Он откинулся назад и устроился поудобней в ожидании.

— Сижу я, понятное дело, не за что, — начал я бодро, — это вам известно не хуже меня.

— Начал хорошо. Правильно. Здесь с этого все начинают. Ну-ну, дальше...

— Поэтому нет надобности рассказывать про то, как делал аппаратуру. К слову сказать, не самую худшую. Многие этим занимались, а посадили только меня. И если уж совсем по правде, то до сих пор бы ею занимался, если б не записал «Извозчика».

— А меня аппаратура вовсе не интересует. Про нее все, как ты говоришь, в приговоре сказано. Ты мне про песни... Мне же интересно знать, как такие никудышные стишата могли стать известными? Плохонькие стихи-то, плохонькие. Ты ведь, поди, и сам это чувствуешь?

— Ну, это дело вкуса и интеллекта.

— Интеллект у меня есть. И вкус у меня есть. И в поэзии я кое-что понимаю. Для меня поэты — это Тютчев, Фет... Я уже не беру Пушкина, Лермонтова. А у тебя что? Написано для тех, с кем ты сейчас в бараке пайку маргарином мажешь. Причем пайку, отпущенную тебе государством, с которым ты, если я правильно понимаю смысл твоих творений, борешься. Или не так? Ты же на каждом шагу твердишь, что — антисоветчик. Хочешь в политические записаться? Не выйдет — у нас нет политических. У нас есть уголовники. И ты сегодня — один из них. Не буду скрывать — выделяющийся из общей массы. Потому как — со своим репертуаром, хе-хе...

— Я эту пайку, как вы говорите, у государства не выпрашивал — оно мне ее насильно запихало. На свою-то я всегда заработаю.

— Заработаешь. Только тебе не о той, на которую ты через десять лет заработаешь, думать надо. Тебе сейчас за сегодняшнюю пахать придется. Пахать и пахать. А ты этого делать не хочешь. Грибанов мне докладывал, как ты к труду относишься. А кто не работает, сам понимаешь, не ест, хе-хе.

— У меня нет замечаний по работе.

— Это пока нет. Пока у вас работа — дурака валять. Вот начнется осенью разделка, там и поглядим.

— Я уже работал на разделке.

— Ты застал самый ее конец, финиш, так сказать. Это уже не разделка, это — доделка. Все у тебя впереди. А так как ты вины своей не признаешь, то разделка — это твое рабочее место до конца срока. Мысли о клубе надо из головы выбросить. Надо жить не по инструкциям Мустафы с Файзуллой, а по инструкциям ИТУ, искупая свою вину и погашая иск. Тогда еще есть какие-то надежды.

— Я никакой вины за собой не знаю.

— Ой ли?

— Да. Что сравнивать мою вину с виной того же Захара. За что я сижу и за что он? А срок примерно одинаковый. Он девочку пятилетнюю изнасиловал и в колодец бросил. А я аппаратуру делал. Потому что наши заводы выпускают дрянь, на которой играть невозможно. И таких, как Захар, здесь не одна сотня. Из которой половина или не работает, или сидит по теплым местам. В лагерной обслуге, например.

— Да, сидят. Значит, заслужили.

— Как заслужили? Чем заслужили?

— Кто — трудом. Кто — признанием вины и помощью оперативным органам в предотвращении преступлений. Или, скажем, в раскрытии. Таким людям мы всегда идем навстречу. Ты вот тоже, если завтра напишешь, что вину свою прйзнаешь, сделаешь нам шаг навстречу, мы тоже сделаем свой шаг.

— Как говорит ваш любимый Захар: признание вины облегчает совесть, но удлиняет срок.

— Нет. Здесь, в этом лагере — нет. Не совесть облегчает. Облегчает само существование. Оно здесь — сам видел какое. От этого самого существования зависит, как скоро отсюда выберешься. И сколько из оставшегося здоровья с собой прихватишь — чего уж скрывать. А такие, как Захар, нам нужны. Потому что если поставить руководить производством таких, как ты — никто работать не будет. А значит, колония плана не выполнит. А значит, будет комиссия и всех нас снимут. Мы этого очень не хотим. Поэтому нам лучше на каждого «Новикова» иметь по нескольку «Захаров». Учреждению нужен план. Понимаешь — план! А если кто-то коньки отбросил — не страшно. Еще привезут — уголовный мир нам кадры поставляет регулярно. Это, так сказать, запланированные потери. Запланированная убыль. В армии на учениях, слышал, наверное, есть такие цифры.

— Вам не уголовный мир, вам суд и прокуратура поставляет.

— Не-е-т... Суд и прокуратура распределяет и определяет. В самом начале — они. Потом — мы. А после нас — Захар и иже с ним. А там, ниже, еще кто-то. Лестница. Лестница жизни. И ты сейчас стоишь как раз у нее посередине. Вот и думай, куда идти: шаг навстречу нам — это шаг по лестнице вверх. Вверху — свобода. Шаг в другую сторону — это вниз. А внизу — страшно посмотреть. Внизу — сорвавшиеся. Мы ведь никого не насилуем и на дно не кидаем. У каждого здесь есть свой выбор. И у тебя в том числе.