Записки уголовного барда

«Мастырка» заключалась в следующем. Цепь, которая волокла на себе по лотку разделанную древесину, была натянута по принципу велосипедной — только гораздо большей длины. На обоих концах эстакады крутились огромные шестерни. Приводились они в движение мощными электродвигателями. Верхняя часть цепи шла по лотку, нижняя, под эстакадой, вдоль по доскам, лежащим на земле. Если внизу бросить на цепь палку, то, когда она дойдет до шестерни, зубья ее закусят. Если палка крепкая и достаточно толстая — цепь слетит и все остановится. Через десять минут ремонтники натянут ее обратно, но эти десять минут — передышка. И глоток чифиря.

— Ну что там, Буткин?.. Где ты? Делай короче!

— Досчитаем до трех, — ответил снизу голос. — Раз... два... три... ну!..

Цепь дернулась, послышался треск, и все встало.

— Фирма веников не вяжет, — гордо отрапортовал Буткин, влезая на эстакаду.

Откуда-то выскочил Мешенюк и помчался, размахивая палкой, в сторону лебедки.

— Цепь слетела, что ли?.. — на ходу бурчал он. Пробегая мимо нас, злобно зыркнул вниз и прикрикнул:

— Ты, косой, замастырил?!

— Да ты что, Миша, как можно? Я от строп не отхожу.

Забегали ремонтники с железными ломами. Мы стояли

довольные, пуская кружку вкруг и тихо ухмыляясь.

— Часто нельзя — спалимся. А так, изредка — обращайтесь, — сказал на прощание Буткин, спрыгивая с эстакады.

Над нашей головой остановился мостовой кран. Из кабинки высунулся парень и крикнул:

— Мужики!.. Александр!.. Если надо чифирнуть— зовите меня. Я подъеду, веревку кину. Чай засылайте — заварю.

— Вовка Ожег. Нормальный парень, — отрекомендовал Медведь. — Он из другой бригады — из крановщиков. Ему Захар — по хую. Если работы немного, если время есть — всегда подогреет. Или когда менты идут со шмоном — ему издалека видно, — всегда предупредит.

Стемнело. До конца смены оставалось еще несколько часов. Я уже знал, что работать предстоит двенадцать, а не восемь, но что делать, не идти же в отказ. Мужики терпят, буду тоже терпеть. Правды все равно не добьешься — администрация с годами наработала огромный опыт борьбы с жалобщиками и очковтирательством в отписках на прокурорские запросы.

— Медведь, а если всей бригадой забастовать — послать их на хуй с двенадцатью часами, как ты думаешь, можно чего-то добиться? — спросил я в момент неожиданного затишья.

— Такого понятия, как «бригада», не существует. Бригада — это не одно целое. Большинство — сами по себе. Половина — Захару стучит. Пидоры — обо всем Мешенюку докладывают. А есть и просто — стукачи по призванию. Стучат, Саня, стучат. А кто — не сразу догадаешься, — грустно и устало ответил Медведь. — Не успеешь муть поднять — сдадут. Если в штабе узнают, что мужиков на забастовку подбиваешь, — мигом в карцер загасят. Забастовок боятся больше всего. А от тебя сейчас только и ждут, когда или от работы начнешь отказываться, или народ на бунт подбивать. Захар с Грибаном сразу к хозяину побегут или к Дюжеву. Им сейчас только одно нужно — заручиться поддержкой высшего начальства, руки развязать. Потому что самовольно, — они боятся. Не знают: поддержит тебя хозяин, или им на съедение отдаст. Вот и ищут разные поводы. Мой тебе совет: скрипи зубами, но терпи, работай как все. Тогда будет возможность идти к Нижникову и там на них управу искать. Они это тоже знают. Поэтому будут делать все, чтобы эту ниточку отрубить. Захар и Грибанов — одно целое. Они давно повязаны. Грибанов сейчас дачу или дом строит. Знаешь, сколько доски и бревен ему Захар из зоны помог вывезти? Поэтому все, что они на людях базарят, — это драмкружок. Ты под прицелом, Саня. Не хотел тебе говорить, но скажу: это — только начало.

Обратно шли молча. Славка зло курил, пряча сигарету в рукав. У меня в голове шумело, как после первого дня погрузки. По дороге я несколько раз споткнулся. Славка поймал меня за локоть.

— Нельзя спотыкаться, Санек, нельзя... Заметят — добьют.

— Заебутся.

С того момента в трудные минуты моей лагерной жизни я ободрял себя именно этим словом.

Глава 07 Д ень рождения

В один из майских праздников дали общий выходной, и вся зона маялась от безделья. Кто слонялся по двору, кто отсыпался, заморенный трудовыми буднями. После утренней проверки начальство исчезло. Остался только ДПНК— Шура Блатной, находящийся в легком подпитии, да несколько прапоров, которых праздничная лагерная жизнь вовсе не интересовала. Оглядев с высоты своего вахтового кабинета лагерные просторы, Блатной с грохотом захлопнул окно, и более его до вечера не видели.

Я вышел из локалки и быстро-быстро направился в клуб. Файзулла срисовывал какую-то очередную физиономию, поглядывая на стоящую перед ним фотографию. Лицо на фотографии было русское. На рисунке Файзуллы — с «башкирским уклоном». Глянув на него, я понял, почему Ленин, портреты которого висят в Бурятии, — «обуря- тенный», а в Уфе — «обашкиренный». Гены художника. Файзулла был верным сыном своего народа — любое вышедшее из-под его кисти лицо имело неистребимые черты Салавата Юлаева.

Последним мазком Файзулла поставил точку на очередном шедевре.