Записки прижизненно реабилитированного

— Я должен выполнить наказ Давида, — сказал Марченко. — Он прислал письмо и просит вернуть тебе должок. Возьми, здесь пять кусков[27]. — Паук протянул толстый пакет. Его щедрость объяснялась не только просьбой Добермана, которая действительно была передана в письме, но и стремлением прикормить и приманить к себе студента.

— Какой должок? — удивился Василий.

— Давид просил расплатиться за шапку, — пояснил Паук.

Предназначение шапки в лагере

Василий вспомнил происшествие с шапкой. Мелькнула картина Медного Рудника. Было начало дня. Бригады ушли из лагеря. Он получил в санчасти у знакомого врача освобождение от работы на один день и теперь болтался по зоне, наслаждаясь тишиной и покоем и стараясь не попадаться на глаза начальству. По положению, больной должен был находиться в бараке. Иголкин зашел в уборную на 250 посадочных мест, которую все называли, как се окрестил троцкист, «великая стройка коммунизма», и оторопел. На коленях стоял Доберман и лизал обледенелый толчок, а рядом находился надзиратель, пинками понуждающий его к этому действию. Надзиратель имел ласковое прозвище Сверчок. Очередной пинок сотряс Давида. Сбившаяся на затылок шапка слетела с головы и исчезла в выгребной яме, что вызвало у Сверчка приступ смеха. Повеселившись вволю, гражданин начальник повернулся к выходу, так и не объяснив Давиду, в чем заключались его злодеяния и нарушения режима. Он мучил Добермана лишь из желания поиздеваться над инженером. Давид еще не пробился в придурки и состоял в бригаде, занятой на очистке уборных и другой грязной работе в лагере. Члены бригады традиционно служили объектом шуток надзирателей и придурков.

Василий благополучно улизнул от надзирателя, переждал минут тридцать, нашел бывшего полицая, а теперь начальника каптерки, который углубился в игру в нарды с изменником Родины азербайджанцем-дневальным, и уговорил его оторваться от азартного занятия. Лет десять назад начальник каптерки был партизаном и по заданию подпольного обкома работал начальником полиции в селе Средние Булевичи в Белоруссии. Документы о направлении его в полицию в условиях оккупации не составлялись, а лица, планировавшие операцию, все погибли. Это обернулось партизану пятнадцатью годами каторги. Его партнер по азартной игре в своей прошлой жизни собирал старинные народные песни и почему-то решил, что они сохранились не только на его социалистической родине, в солнечном Азербайджане, но и у соплеменников за кордоном, в Иране. Собиратель подал несколько прошений о кратковременном выезде за границу с целью знакомства с эпосом и настаивал на их удовлетворении. Органы поняли, что заявитель вынашивает намерение навсегда оставить солнечный Азербайджан, и пресекли его преступные намерения. Собиратель был осужден по статье 58-1а (измена Родине в мирное время гражданскими лицами) всего на десять лет (тут были учтены какие-то смягчающие обстоятельства) и по статье 58-5 (склонение иностранного государства, то есть бывшей Персии, к объявлению войны против СССР). Эту статью филологу пришили по совершенно непонятной причине — за сочувствие давным-давно разгромленной партии мусаватистов.

В каптерке Иголкин взял принесенную на всякий случай шапку-ушанку. Шапка была не нова, но вполне прилична. Он знал, что ушанка нужна заключенному не только по прямому назначению, то есть для защиты от зимнего холода, но и для того, чтобы не подвергнуться наказанию за утрату казенного имущества. Найдя Давида, он начал объяснять ему предназначение головного убора в лагере. Доберман не слушал. Он только скулил и плакал. Отчаявшись в своих попытках, Василий вложил ему в руки шапку и пояснил:

— Вот тебе новая ушанка! Сегодня ее не надевай и не попадайся на глаза Сверчку!

Давид, пока он еще водился с Василием, говорил, что, надев эту шапку, он первый раз почувствовал, что сможет выжить в лагере.

Картина Медного Рудника померкла, но где-то рядом прозвучал голос Добермана, издевающегося над попавшим в беду товарищем:

— Надо меньше петь и свое иметь!

Василию стало мерзко. Он развернул пакет, отсчитал триста рублей и произнес:

— Вот красная цена за шапку. Эти деньги мои, а остальное, — он бросил пакет Пауку — купюры рассыпались по столу, — вам на чай!

Иголкин пожалел о своем поступке. Внешность Марченко соответствовала его прозвищу. Это был худой человек с длинными руками, большой головой и сверлящим взглядом. Почувствовав оскорбление, он приподнялся из-за стола и сжал кулаки. Его глаза светились холодной злобой и ненавистью. Красавчик заулыбался и оживился, а сидящий в кресле блатарь приподнял голову и, казалось, обрел интерес к жизни. Иван Ушаков учил Василия не только отваге, но и осмотрительности. Студент понял, что его позиция безнадежна.